Владимир Этуш. Старый знакомый - Елена Евгеньевна Этуш

вместе почти каждую минуту. Он был моей подружкой, и у меня не было потребности в других. Это не значит, что мы отгородили себя ото всех: любили у себя принимать, сами ходили в гости. Кстати, у нас в друзьях были все молодые, и среди них не было пар с такой разницей в годах.

При этом он любил меня так, что получаса не мог побыть без меня, если я куда-то уходила. Страшно переживал! Так же, как и я. Когда случалась необходимость в его госпитализации, я ложилась на соседнюю койку. Я даже представить себе не могла, что останусь дома. Где он, там и я – его жена.

Как-то раз он принимал экзамен в училище, а я поехала по неотложным делам. Договорились встретиться уже дома. Говорю: «Я поеду в поликлинику, а ты закончишь – иди домой. Открой своим ключом».

Владимир Абрамович освободился раньше, по привычке позвонил в дверной звонок и жутко перепугался, когда я ему не открыла. Со страху забыл и о ключах, и о договоренности, и о моих делах. Побежал в отделение милиции, что находилось прямо напротив нашего дома, поднял всех по тревоге, потребовал объявить розыск. Дежурные милиционеры были очень удивлены, старались его успокоить: да вернется ваша жена!

Когда я вернулась из поликлиники, опутанная проводами холтеровского монитора, он был страшно напуган, лицо белое, руки трясутся. Больше всего муж боялся того, что со мной что-то случится. Он не пережил бы!

А сейчас… Он даже снится мне очень редко. Я даже, ложась спать, говорю вечером: «Поговори со мной, ну пожалуйста».

Поразительно, что в свои 96 Владимир Абрамович выходил на сцену и крепко держал зал.

До какого-то момента у него получалось играть до десяти спектаклей в месяц, включая антрепризные. Четыре раза в месяц шла «Пристань», два раза – «Дядюшкин сон», два – «Окаемовы дни», и антрепризный «Гальдинер» тоже два раза. Я сама удивлялась, как он это выдерживает. Как долго актер в состоянии играть на сцене – это, безусловно, от него зависит. Но также и от того, кто с ним рядом. Единомышленника, который хорошо понимает, что значит для артиста его работа, его творчество. Это и была моя задача – сделать так, чтобы Владимир Абрамович мог играть и чтобы ему было что играть. Поисками материала мы занимались вместе. Нашли пьесы, по которым были поставлены спектакли «Бенефис» и «Окаемовы дни». Сколько мы перелопатили тогда материала! Пьес тридцать прочитали.

Я думаю, Владимир Абрамович не смог бы так долго прожить, если бы его лишили работы. Я не представляю себе Владимира Абрамовича, который сидит в четырех стенах и только ест, спит и ходит гулять.

Вообще, физическая нагрузка у него была большая: много ходил, на даче ездил на трехколесном взрослом велосипеде, плавал в бассейне. Это держало.

Меня часто спрашивают, как он работал над ролями. Всегда один: запирался в комнате, брал текст и размышлял. Посторонним вход был воспрещен. Но то, что он делал на сцене, никак нельзя было назвать игрой – это был уже не Этуш в роли, а человек, которого он изображал.

Как товарища Саахова из «Кавказской пленницы». Многие, например, верили, что Этуш – грузин или представитель другой кавказской национальности.

И Владимир Абрамович не считал, что комедийные роли, типа товарища Саахова, повредили его карьере. У него не было никакого актерского кокетства: ах, как мне надоел этот товарищ Саахов! Он его любил и отдавал себе отчет в том, что, сколько бы замечательных ролей он ни сыграл, все равно народной любви к товарищу Саахову и стоматологу Шпаку они не перевесят. Что всенародную славу принесли ему именно комедии Гайдая, и за это он был Гайдаю благодарен.

У него была счастливая актерская внешность – с возрастом он мало изменился: вроде бы становился старше, а внешность была узнаваема. Дети узнавали в нем Карабаса-Барабаса. Когда мы приезжали на «Горбушку» за фильмами, продавцы говорили, что до сих пор у них две самые продаваемые сказки – «Приключения Буратино» и «Про Красную Шапочку».

Не каждый трагик может быть комиком. А у Владимира Абрамовича, при всем его архисерьезном виде, комедийный дар был огромный.

Я это могу объяснить только божьим даром. Он выходил на сцену и только голову повернет, так бровями или глазами сделает, и зал – уже его. Я поражалась, как это все в нем сохранялось до последних дней. Кстати, как и чувство юмора, а наличие его говорит о том, что у человека с головой все в порядке. Реакции были быстрые, шутил всегда, причем с невозмутимым видом. У нас была семейная шутка, как в ленкомовском спектакле «Поминальная молитва», когда герой Абдулова обращался к Пельтцер: «Мама, давайте уже начнем ориентироваться». И у нас эта хохма ходила постоянно: я чего-нибудь не понимаю – он тут же: «Давайте уже начнем ориентироваться».

Невозможно забыть его последнюю роль – женскую в спектакле «Бенефис», где не Владимир Абрамович, а Софья Ивановна, и не пародийная, а самая что ни на есть женская суть.

Мы с Владимиром Абрамовичем очень любили фильм «Приходи на меня посмотреть» с Янковским, Купченко, Васильевой и Щукиной в главных ролях. И как-то у наших продюсеров возникла идея поставить с Владимиром Абрамовичем такой спектакль, только переделав маму в папу. Он не был в восторге от такой идеи и, вернувшись в Москву, позвонил своему приятелю, критику Борису Поюровскому, рассказал, что ему предложили такую роль, но что маму хотят переделать в папу. На что тот ответил: «Сразу потеряется правда жизни: таких отношений между отцом и дочерью не бывает, а только между матерью и дочерью, когда мать дочь заедает». И напомнил Владимиру Абрамовичу, что все великие артисты хоть раз в жизни играли женскую роль. «Пришла, Володя, и твоя очередь». И он сыграл.

Я как-то прочитала мнение, что в воспоминаниях вдов все их великие мужья похожи больше на памятники, чем на живых людей. И задумалась: а каким зрители не знали Владимира Абрамовича? Ведь в общем представлении он строгий: все выпускники «Щуки», даже став известными артистами, боялись его.

А был он человеком со стержнем, со своими представлениями о жизни, которым следовал. Не был склонен к компромиссам: если в чем-то был уверен – его не свернуть. И быстро принимал решения. Может, он и производил впечатление закрытого человека, но это, скорее, потому, что он настороженно относился к чужим. Но зато в кругу близких более обаятельного, гостеприимного человека трудно себе представить. Он умел хорошо готовить шашлык, правда,