Владимир Этуш. Старый знакомый - Елена Евгеньевна Этуш

– Немедленно войдите в образ, не то зайдет солнце! Начали!

Солнце светит, аппарат стрекочет, актеры играют, снова хочется жить. «Стоп! – говорит оператор. – Кончилась пленка, надо перезарядить».

Режиссер хватается за голову, с трудом удерживаясь от того, чтобы не схватиться за голову оператора. Слышны голоса: «Сумасшедший дом!» Но это неверно. Разница между сумасшедшим домом и кино в том, что в сумасшедшем доме хоть обслуживающий персонал нормальный.

«Довольно, будем снимать сцену купания героини».

Автор говорит, что в его сценарии нет никакого купанья купания героини. «Не знаю, как в вашем сценарии, а в моем фильме героиня будет купаться. Дорогуша, послушайте меня, она молода, хорошо сложена, играет она, прямо скажу, довольно середняцки, так что пусть купается. Конечно, если бы это была Сара Бернар или Ермолова – я бы ее не мочил в воде, но эта на суше теряется, не знает, куда руки девать, а в воде будет чувствовать себя свободнее».

– Скажите, – подступает к автору героиня, – почему вы не хотите, чтобы я купалась? Вы сами знаете, что сейчас творится на Западе – тихий ужас, сплошной стриптиз, мы должны противопоставить ихнему сексу наш бодрый и жизнеутверждающий секс. Два мира – два секса, мой дорогой. И потом, почему я должна что-то скрывать от своих товарищей по работе?

– Ханжа, – шепчет ему молоденькая гримерша, – из-за таких, как вы, наше кино топчется на месте. Вы знаете, что показывали в одной шведской картине 15 минут подряд крупным планом? Вы ничего не видите дальше своего носа.

Что можно сделать, она уже все равно раздевается. Сцена в воде проходит трудно. Только в воде выясняется, что актриса не умеет плавать. Какой-то осветитель острит: «Выплывет по системе Станиславского!» Снова крики: «Мото-ррр! В воду!» Успеть снять крупный план.

«Да она же тонет – вытащите ее!» Хлопанье хлопушки, яростный спор режиссера с оператором, который требует, чтобы трусы героини были терракотового цвета, – ему нужно здесь терракотовое пятно. Героиня, захлебываясь, вопит, что она скорее утопится, чем наденет терракотовые. И все разом кончается неожиданным дождиком, который возвращает зелени естественный цвет и все прекращает. Кажется, у природы иссякло терпенье.

И тут я понял еще один закон – в кино (главное – монтаж) артист не имеет никакого значения. Если он не может играть на сцене, его надо окунуть в воду; если не может удержаться на поверхности воды, его надо снять падающим в пропасть; если он и этого не может – на него надевай что-нибудь яркое, и он пусть изображает цветовое пятно. Артист не имеет никакого значения, главное – монтаж.

Так или иначе, съемка закончена, насилие состоялось. Все потерпевшие, виновных нет.

И знаете, что самое ужасное, – мне захотелось потерпеть еще раз.

Недавно встретил своего первого режиссера:

– Здорово, старик! Овладел второй профессией, пишу сценарий. Сейчас пишу о жизни южноитальянских безработных. Придется несколько месяцев поторчать на юге Италии. В какой-нибудь неаполитанской глуши. Ничего не поделаешь, старик, искусство требует жертв. Может, надо будет выехать на месяц в Париж, чтобы оттенить тот факт, что жизнь простого французского безработного не легче.

Для контраста показываем нашего рабочего, которого, наоборот, никак не могут уволить. Называется фильм: «О дайте, дайте мне работу!» Мыслю его в четырех сериях. Я понял закон кино, старик. Зрителя надо брать юмором. Одна серия ему – как слону дробина.

Так что же такое кино?

Давались разные определения: кино – это зримая литература, движущая фотография, театр на сцене.

Мне же после моего первого съемочного дня показалось, что кино – это художественная или маловысокохудожественная форма группового насилия всех над всеми. И виноваты – нет – все мы.

Владимир Этуш. Размышления

Вахтангов понял революцию через руки рабочего. В обстановке разрухи в 1919-м он увидел рабочего человека, чинившего оборванные провода электросети, и в этой обстановке разрухи через спокойные руки рабочего, уверенно восстанавливающего разрушения, понял: «Народ, творящий революцию, – эмоциональное восприятие художником общественного социального или политического смысла события через деталь, раскрывающую и по-новому освещающую все события».

Я недавно поставил «На дне» Горького, когда работал с Сатиным над его знаменитым монологом «Человек – это звучит гордо». Я подумал, как же сейчас должен звучать этот монолог, знаменитый монолог, защищающий и возвеличивающий человека.

Сейчас, когда мир раздирают противоречия, когда мы уже давно в обстановке постоянного напряжения, как должен звучать этот монолог, как нужно говорить о правах человека в обстановке все увеличивающегося прогресса, техники, как выглядит человек – царь Вселенной – на фоне компьютеров, электронных машин, атомных взрывов, ракет и прочего. Как, наконец, выглядит человек, его достоинство перед теми биологическими опытами, которые сейчас проводятся, – я имею в виду эксперименты с мозгом, когда путем укалывания, или вспрыскивания, или поражения отдельного участка можно заставить человека, массы людей идти на войну, жить по команде. Это страшно.

Сама жизнь, осмысление тех или иных политических, социальных свершений – отношение к этим свершениям – рождает тему творчества. То есть я, Владимир Абрамович Этуш, прошедший войну, живущий в мире, разделенном на две половины – запад и восток. Каковы мои гражданские устремления, что я хочу сказать людям?

Человек – это (должно) звучать гордо!

Освободить человека, возвеличить его, не допускать давления на его психику, дать ему свободно проявить талант, искусство, науку.

Я хочу защитить человека, освободить его от давления техники. Очеловечить любой образ, будь то Саахов, Король или проходимец Самецкий. Я считаю, что только через человеческие черты можно убедительно говорить и о плохом, и о хорошем, потому что и то и другое – явления неоднозначные, на поверхности не лежат. Это не значит, что я хочу оправдать, наоборот – еще убедительнее показать.

Во время войны я очень ждал первую встречу с немцем. Я много слышал о немцах, об их нечеловеческих преступлениях, о том, как они варили мыло из людей, вырывали зубы и т. д., и я хотел посмотреть, что же это за чудовища. И я с ужасом убедился, что эти люди такие же, как и мы с вами. Это меня поразило тогда, и это впечатление помогло мне в дальнейшем в своем творчестве правильно раскрывать характеры моих персонажей, только через человеческие черты.

В спектакле «Дядюшкин сон», в котором я играю главную роль, мой персонаж говорит такие слова: «Я решительно не понимаю, для чего эта жизнь так коротка…» Жизнь действительно коротка, как мне сегодня кажется.

Но я не задумываюсь над этим, хотя и понимаю, что