Щепотка перца в манной каше - Аркадий Шугаев

Так эффектно изгнание дьявола происходило только в начале их деятельности. Когда количество одержимых возросло, Аленка с компаньоном не могли уже тратить много времени на спектакль. Теперь они обслуживали клиентов, выезжая на дом. Экзерсисты приезжали к мученику, терзаемому Сатаной, оборачивали его несчастное тело простыней и несколько минут лупцевали горемыку бамбуковыми палками, произнося при этом магическое заклинание. По окончании процедуры освобожденному от дьявола дураку давали камень, подобранный по дороге на улице, приказывая беречь этот амулет как зеницу ока. За свой нелегкий труд борцы с дьяволом брали по сто долларов за сеанс. В день у них бывало по четыре-пять вызовов. В полнолуние число одержимых, как правило, возрастало.

В другое время я, конечно же, с радостью согласился бы участвовать в таком заманчивом проекте, но решение уже было принято, отступать поздно. Я уже уперся: еду в Израиль.

Отъезд мы с Ингой наметили на ближайшее время, тянуть нам было нечего. Люди, занимающиеся отправкой евреев в Израиль, предложили нам места на самолет, вылетающий через месяц. Это был ближайший рейс. Мы согласились.

Инга исправно посещала занятия по изучению иврита и могла уже немного изъясняться на этом необычном языке. Я много работал, стараясь за оставшееся время собрать максимальное количество денег, ходить на занятия у меня не получалось. Я выучил только два слова: шалом (здравствуйте) и еще одно отвратительное слово — авода (работа). С таким вот лингвистическим багажом я и отправлялся на Ближний Восток. Месяц мы провели за оформлением документов, время пролетело незаметно.

И вот мы в международном аэропорту «Пулково-2». Через два часа уже вылетаем. Провожали нас человек пятнадцать: мои родители, друзья. За полтора часа до посадки появился Македон с шампанским. Мы разлили вино в пластиковые стаканы и пили его прямо в зале отправления. Стаканы противно хрустели в ладонях. Настроение было какое-то непонятное — улетать вдруг расхотелось. Вот они стоят все здесь — родные близкие люди, что еще там будет, неизвестно. Македон, неисправимый оптимист, сказал:

— Хуйня, Аркаша! Не понравится — вернешься. «Объявляется посадка на рейс Санкт-Петербург — Тель-Авив», — слова аэропортовского диктора прозвучали как приговор. Мы расцеловались с провожающими и пошли к таможенному терминалу. Я обернулся: мама плакала…

Какая мразь — эта эмиграция…

М. Горький

Самолет набрал высоту, и по внутреннему радио стали что-то вещать на непонятном языке. Самолет принадлежал израильской авиакомпании. Инга, моя жена, сидящая в соседнем кресле, с неохотой стала мне переводить. Она и сама-то знала иврит неважно, но сложив в цепочку известные ей слова, получила довольно связное представление о сути монолога невидимого информатора.

— Мы летим на высоте десять тысяч метров, время полета — четыре часа, в полдень самолет приземлится в аэропорту «Бен-Гурион», Тель-Авив.

— Это все, что они сказали? — недоверчиво поинтересовался я.

— Да, это все! — огрызнулась Инга.

— Просто мне показалось, что прозвучало слово, похожее на алкоголь, — миролюбиво заметил я.

— Это ты всегда услышишь, на любом языке поймешь. У тебя же есть коньяк, какой тебе еще алкоголь нужен?

Я с сожалением побултыхал содержимым почти уже пустой четвертьлитровой фляжечки, заботливо припасенной еще в Санкт-Петербурге.

— Осталось-то всего на два неполноценных глотка! — сокрушался я.

— Дадут, дадут тебе сейчас спиртного за счет авиакомпании, — раздраженно фыркнула Инга и отвернулась, с подчеркнутым интересом уставившись в иллюминатор.

Я тоже посмотрел в окошечко. Там был только какой-то белесый туман, и ничего больше.

О! Везут уже! По проходу медленно двигались стюардессы с тележкой. Вся она была уставлена махонькими бутылочками — водка, джин, виски. Удручал только их микроскопический объем — не более 50 миллилитров в каждой. Кроме спиртного предлагались еще сок, кола, минералка. В числе пассажиров было много эмигрирующих из России, таких же, как и мы с Ингой, поэтому соком и минеральной водой мало кто заинтересовался, кола также не вызвала ажиотажа. Когда вожделенная тележка поравнялась с нашими креслами, Инга, вероятно, назло мне, заказала апельсиновый сок и, получив его, с вызовом посмотрела на меня. Я вызова не принял и попросил виски. К нему полагался пластиковый стаканчик. Ну смех ведь! Если бы давали хоть граммов по двести, стакан был бы уместен, а тут 50 миллилитров! Я попробовал пить маленькими глоточками. Не получилось. А ведь до Тель-Авива еще три с половиной часа лета и неизвестно, предложат ли нам еще выпить. Слава Богу хоть курить здесь было можно, я достал сигареты, зажигалку. Вдруг — чудо! Тележка поехала обратно, и пассажирам вновь предлагали напитки. Я радостно завладел еще полтинником виски. Смотрю, а сосед-то мой справа — тычет в лицо бортпроводнице два растопыренных пальца с обгрызенными ногтями и орет (чтобы та лучше поняла, наверное):

— Дабл! Можно? Дабл!

Стюардесса с улыбочкой протянула ему два по пятьдесят. Мужик, заметив мой взгляд, радостно улыбнулся.

— Вот так вот! Америка! — воскликнул он.

— Почему — Америка? Это ведь израильский самолет, — недоумевал я.

— Это без разницы, главное, пей сколько хочешь. Демократия! Понял? — мужик проворно вылил обе бутылочки в стакан.

— Будь здоров! — тостонул он в мой адрес и проглотил всю жидкость.

«Сволочь!» — подумал я.

Стюардессы с тележкой появлялись еще дважды и тут уж я, по примеру находчивого соседа, требовал себе «дабл». Инга только рукой махнула, когда я ей пытался объяснить, что таким образом снимаю стресс на почве эмиграции. Это я в брошюрке прочитал: «Эмиграция — сильнейший стресс». Так и было написано.

Вскоре в иллюминаторе появилась двухцветная картинка, похожая на украинский флаг — синее море и желтая полоса песочного берега. Вот и он — Израиль, Земля Обетованная! Температура за бортом «Боинга» 24 градуса со знаком плюс, а когда мы вылетали из Питера, заиндевевший термометр показывал тоже 24, но только минус. Было шестое февраля.

У трапа самолета стояла полицейская машина с мигалками, дверцы открыты, опираясь на них, замерли два израильских мента. Оба в черных очках, форма — как у американских копов. Они пристально всматривались в людей, спускающихся по трапу. Рядом поджидал автобус, доставляющий пассажиров в здание аэропорта.

Нас, прибывших сюда на постоянное жительство, отделили от остальных, прилетевших этим рейсом. Словоохотливый юноша в очках стал вежливо и терпеливо объяснять, как заполнить множество бланков и куда идти после прохождения паспортного контроля. С грехом пополам заполнили мы с Ингой документы и, миновав пограничников, оказались в прохладном зале. Работали кондиционеры. Из динамика на стене вдруг раздался голос, по-русски, но с акцентом, потребовавший от всех вновь прибывших мужчин в возрасте от 16 до 65 лет пройти к кабинету №1 для регистрации. Мне почему-то сразу вспомнился фильм про немецких фашистов, там тоже гнида какая-то орала в микрофон, чтобы все проходили в сарай для регистрации. Сарай потом подожгли. Вместе с людьми. Такая вот дикая ассоциация у меня возникла.