Шестьдесят смертей в минуту - Андрей Троицкий

– Не загибай, мент. Я на эти сказки не куплюсь. Что у нас с Жорой было, то было. Это наши дела. Кто в кого на улице стрелял, я не видела. Рано или поздно адвоката ко мне пустят, и любой приготовишка из юридического института докажет, что того оружия я в глаза не видела. Дом, где его нашли, не мой, даже арендован другим человеком. Моих пальцев на том пистолете нет. Все. Точка. И до свидания.

– Я думал, ты домой торопишься.

– Ничего, мент, я уж лучше посижу, дождусь, когда дадут адвоката и освободят подчистую. А на будущее запомни: я своих близких людей, как пустую посуду, не сдаю.

– Уже запомнил, – кивнул Девяткин и неожиданно заявил: – Что касается эпизода с хранением оружия и боеприпасов… Возможно, ты права, и доказать в суде, что ты держала на даче пистолет, помповое ружье, да еще и боевую гранату, будет… совсем непросто. И пальцев твоих на оружии нет. Поэтому мы это обвинение предъявлять не станем.

Зенчук настороженно взглянула на Девяткина, понимая, что теперь надо ждать большой гадости, и сказала:

– Значит, отпускай.

– С этим успеем, – усмехнулся Девяткин. – Послушай историю, занимательную и в какой-то степени поучительную. Действие происходит в наше время в нашем городе. Так вот, жила-была одна симпатичная женщина, которая полюбила нехорошего мужчину. А вот взаимности не наблюдалось. Мужчина играл в карты, иногда спускал все, что заработал неправедным трудом. У своей подруги, бывало, кольцо с камушком возьмет или цепочку золотую – и с концами. А наша героиня его любила и так хотела замуж, что решила не рассказывать кавалеру о своем ребенке. Мальчик хороший, крепкий, зовут Илья, живет вместе с престарелой матерью нашей героини в Раменском. И женщина, работая парикмахером в Москве, тайком от сожителя ездила к сыну пару раз в неделю.

– Чего ты лепишь? – с ненавистью посмотрела на Девяткина Зенчук. – Моя личная жизнь тебя не касается.

– Подожди, я сказку еще не закончил. Так вот, однажды наша женщина влипла в скверную историю. На съемной даче нашли пакетик с ее «пальчиками», а в нем – тридцать пять грамм афганского героина. Это триста пятьдесят доз. Да, на оружии «пальцев» не было, но на пакете были. Он принадлежал любовнику женщины, тому самому нехорошему мужчине, который в карты проигрывался. Жора умеет прятать ценные вещи, поэтому при первом обыске дурь не нашли. Произвели второй обыск – и в дровяном сарае обнаружили рабочую рукавицу, свернутую трубочкой. Ее засунули в поленницу дров. В рукавице – пластиковый пакет с героином. Вот такие дела. Любовник смылся. Но кому-то надо ответить за хранение наркотиков в особо крупных размерах… А из кандидатов у нас – только ты.

– Не лепи понты! Съезди в какую-нибудь «дурку» и расскажи эти басни местным идиотам. Я пока еще не спятила.

– У тебя все впереди, – ответил Девяткин. – Вот копия протокола обыска, подписанная вашими знакомыми, семейной парой Дуловых, снимавшей дом номер сто два по той же улице. Подписи, паспортные данные… Сама смотри, если мне не веришь. А вот заключение нашей криминалистической лаборатории. Ну, что порошок белого цвета – это героин, а на пакете твои пальцы.

Несколько минут Зенчук изучала листки, отпечатанные на серых казенных бланках. Наконец бросила копии на стол и сказала:

– Бумажкам у меня такая же вера, как и ментам. Вы за полчаса любой протокол напишете. От балды. Любое обвинение придумаете…

Девяткин достал из внутреннего кармана листок, положил на стол перед собой.

– Я долго разговаривал с твоей матерью, ребенка твоего видел. Мать на словах передала, что сил у нее больше нет, чтобы одной управляться, Илью нянчить, пока ты по мужикам бегаешь и ищешь разные приключения. У нее сто одна болезнь. И Софья Петровна надеется, что государство позаботится о ребенке. Короче, она понимает сложившуюся ситуацию. Ну, что дочь под следствием в СИЗО и вряд ли в обозримом будущем выйдет на волю. А если и выйдет, то уже лишенная родительских прав. Старуха готова хоть завтра передать мальчика в дом малютки. Пока он такой маленький, симпатичный, приемные родители найдутся.

– Кончай мутить, мент! – в голосе Зенчук уже не было прежней уверенности. – К матери он поехал в гости… Она же тебя на порог не пустит, только на рожу твою наглую посмотрит да вдобавок нос тебе дверью прищемит. Чтобы не совал его… Зараза!

– С этим героином ты точно садишься. – Девяткин сделал вид, что не услышал последней реплики Людмилы. – А из близких родственников у тебя только мать, но и та больная. Шансы, что она доживет до твоей выписки из зоны, нулевые. Поэтому я повторяю, чтобы до тебя дошло: Софья Петровна хочет решить судьбу ребенка прямо сейчас, не откладывая дело в долгий ящик. На, читай ее письмо.

Он подвинул на край стола листок, исписанный крупным разборчивым почерком. Зенчук дважды перечитала текст, глянула на Девяткина глазами, полными слез, и сказала:

– Что же ты наплел ей, чертов ментяра? Что ты ей такого натрепал, что старуха готова родного внучка в интернат сдать? Зараза ты проклятая!.. Сволочь!..

Она уткнулась носом в ладони и разрыдалась. Девяткин вызвал конвой и приказал отвести подследственную в камеру.

Во второй половине дня дежурный офицер доложил, что Людмила Зенчук сама просится на допрос, готова рассказать, что знает, и ответить на все вопросы.

Продуктовый магазин помещался в небольшом саманном доме с тремя окнами и двустворчатой дверью, вниз спускались четыре ступени, вытесанные из песчаника. Фасад недавно побелили известью, а вывеску на двух языках, русском и таджикском, обновили свежей краской. Заведение называлось «Рассвет», так было написано на табличке, прикрепленной над дверью.

Радченко переступил порог. Над прилавком склонилась только одна покупательница, старуха в темном платке, а под ногами у Димы закрутился какой-то мальчишка, на вид лет десяти. Следом за Радченко в магазин завернул пожилой мужчина, некто Бахтияр Шатаев, прежде состоявший почтальоном. Но, поскольку подписчиков газет в поселке всего три человека, пресса поступала с месячным опозданием, а письма приходили редко, должность почтальона сократили за ненадобностью. Уже год Бахтияр болтался по улицам, выведывая, не нужна ли кому помощь по хозяйству. Оплата – миска похлебки или стакан самогона.

Дима подхватил ребенка под мышки, приподнял над земляным полом и переставил в темный угол, где на полу валялись обрывки упаковочной бумаги, а потолок подпирали ящики с солью и мылом. Мальчик захныкал, и Дима погладил его по голове и пообещал конфет.

Продавщица спросила по-русски, откуда он прибыл и куда держит путь. Дима ответил, что ищет поселок Измес, где живет его знакомый. Женщина кинула на весы кусок вяленой конины, черной, как гуталин, и твердой, как камень. Ни сыра, ни колбасы в магазине не оказалось. Вода только старая, с просроченным сроком годности. Зато много рыбных консервов.

Купив пару мешков, в один Дима побросал конину и рыбные консервы, а другой нагрузил двухлитровыми бутылками лимонной воды. На дне бутылок плавали белые хлопья, похожие на крупные снежинки. Туда же бросил пакеты с ванильными сухарями и солеными галетами. Напоследок Радченко попросил насыпать в пакет карамельки для мальчика.