Сингомэйкеры - Юрий Никитин

В назначенный час я бледный, едва не падая в обморок, стоялза кулисами и слушал каждое слово, всматривался в пышущие благороднымнегодованием лица, как с одной стороны, так и с другой. Одни негодовали отрасширения разврата, другие возмущались недостатком гражданских свобод иущемлением прав.

У тех и других достаточно доводов, но если противникиоперировали старыми, привычными, заезженными, то апологетов инцеста я вооружилпоистине революционными лозунгами, на которые так хорошо клюет молодежь, далчеткое обоснование для людей среднего возраста, а всех занимающихся инцестомобъявил отважными революционерами, сбрасывающими оковы тысячелетней тьмы иневежества.

Один из защитников вовремя вспомнил, что это вообще-то привсей революционности еще и обращение к истокам, очищение святого чистогоисточника, оскверненного и замутненного христианской пропагандой и глупымизапретами. Лот совокуплялся со своими дочерьми, и только это спасло мир ичеловечество. Все мы — дети инцеста, так что называть инцест чем-тонеподобающим — это наезд на Священное Писание!

На другой день тема легализации инцеста попала на все первыеполосы газет, о нем заговорили в инете, по радио, начались бурные дискуссии.Глеб Модестович сообщил несколько хмуро, что даже если общество и не приметинцест, то сама горячая тема свое дело сделала: споры достигли такого накала,что наверняка отвлекли на себя внимание горячих голов, а благодаря этому несостоялось несколько десятков демонстраций, пикетов, массовых беспорядков идаже убийств.

Через пару недель ожесточенных обсуждений на всех уровняхпрессы и власти я ощутил, что инцест начинает переламывать предубеждение, чтоэто что-то крайне нехорошее. В то же время я чувствовал, что с легализациейнесколько труднее, чем с вышедшими из подполья гомосексуалистами или с трансвеститами.Те на виду, им прошлось бороться за легализацию в общественных местах, а инцестпроисходит, как правило, в семье: мать с сыном, отец с дочерьми, брат ссестрой, все тихо и по-домашнему, на люди и не выносится.

Глеб Модестович кривился, но организовал ряд интервью свидными деятелями искусства, что баловались инцестом, проплатил с десятокстатей в прессе и сам удивился, как из скрытого ручейка мгновенно образоваласьбурная и широкая река.

Конечно, в первую очередь на поверхность вышли те, кто уже практикуетинцест, но в их ряды стали массово вливаться и те, кто раньше ни сном ни духом,как говорится. Я побаивался, что за мной в организации закрепится какая-нибудьдурная кличка, так бывает, коллеги — народ жестокий, но как-то обошлось,хотя острили и посмеивались многие.

Арнольд Арнольдович в мою защиту привел императораДиоклетиана, который в ответ на упреки сына, что отец ввел налог наобщественные уборные, поднес ему под нос горсть золотых монет и спросил, чемпахнут. Когда тот ответил, что ничем, Диоклетиан сказал нравоучительно: «А ведьони из говна!» Я кисло улыбался, сравнение не очень-то, но, с другой стороны,Диоклетиан прославился мудростью, один-два изданных им закона на грани фола еговеличие не портят.

Правда, из всего, что сделал Диоклетиан, помнят именно этознаменитое «Деньги не пахнут!», так что и обо мне могут говорить, что это тот,который маму имел во все щели.

Через пару месяцев, когда инцест окреп, укрепился, когдапоявились общества инцестлавов и прошли государственную регистрацию, когданачали создавать свои политические партии и свое лобби, на моем дисплеезамигала иконка внутренней связи, я увидел крохотное лицо Глеба Модестовича.

Торопливо кликнул, лицо расширилось на весь экран.Растрепанный, с печальными глазами, он посмотрел на меня грустно, словноизобрел атомную бомбу и не знает, что с нею делать, спросил нерешительно:

— Евгений Валентинович, я вас не слишком отрываю?

— Вообще не отрываете, — ответил я бодро.

— Правда?

— Правда-правда!

— Ну смотрите, — сказал он грустно, — а то,если отрываю, вы скажите. У меня, собственно, ничего срочного, но хотелось быперекинуться парой слов.

— Я весь внимание, — ответил я с готовностью.

Он грустно улыбнулся.

— Я человек из прошлого века, Евгений Валентинович. Ибольше ценю живое общение.

— Бегу, — сказал я, вылезая из кресла.

— Будьте осторожнее в коридоре, — посоветовал он.

— А что там?

— Да только что пол помыли. Скользко, убиться можно.

— Буду осторожен, — пообещал я.

Через пять минут я уже входил в его кабинет, постучавпредварительно и услышав слабое «Открыто». Глеб Модестович утопает в низкомкресле, на изогнутом столе три монитора, на всех графики и таблицы, на головеогромная дуга с наушниками.

Он повернулся ко мне вместе с креслом, медленно стащил дугуи, морщась, помассировал красные распухшие уши.

— Садись, Евгений Валентинович.

— Спасибо.

Я сел, он поинтересовался:

— Кофе, чаю?

— Да чего уж тянуть, — ответил я с натужнойбодростью, — давайте уж сразу! Что я натворил снова?

Он покачал головой, грустное лицо стало совсем печальным.

— Евгений Валентинович, — проговорил он медленно,мне показалось, что всесильный шеф тщательно подбирает слова, это удивило инасторожило. С одной стороны, льстит, богоподобный шеф снизошел, чтобыобъяснить нечто мелкому муравьишке вживую, с другой страшит: для кого подбираютслова, тому не доверяют. — Евгений Валентинович, дорогой… Я очень ценю вашэнтузиазм и вашу неистовую работоспособность…

Он сделал паузу, выбирая палку не слишком тяжелую, чтобы неубить с одного удара, я сказал поспешно:

— Спасибо, шеф! Я счастлив вашей оценкой.

Он кивнул, а как же иначе, я должен быть счастлив, продолжилтем же тоном и так же рассчитывая слова и даже слоги:

— …однако, Евгений Валентинович, как я уже говорил вам…старайтесь не слишком уходить с нашей линии…

— Шеф, но я…

Он прервал нетерпеливым взмахом руки.

— Евгений Валентинович, вы как историк хорошо помнитесудьбу великого Рима. Необъятная Римская империя раскинулась на весь тогдаизвестный мир, там были лучшие ученые, скульпторы, поэты, музыканты… Римскаяюриспруденция и сейчас служит основой всей правовой системе, римские дороги исейчас работают… И вот при том могуществе Рим начал, как мы говорим теперь,наслаждаться жизнью. А то, что раньше считалось распущенностью и развратом,быстро стало нормой. В римском обществе расцвели как инцест, скотоложество,гомосексуализм и лесбиянство… так и все прочие вывихи, я всех даже не знаю. Чемэто кончилось, знаете сами. Вот пока все, что я могу сказать.

Я всплеснул руками.