Лжедмитрий Второй, настоящий - Эдуард Успенский

– Первое – пошли Темира Засецкого с парой твоих молодцов в имение Нагого под Грязовец. Пусть там повыворачивают руки кому нужно, может, след младенца углицкого и отыщется. Может, там еще какие другие следы окажутся.

– Понял. А с Романовыми что делать?

– Это осиное гнездо пора поворошить как следует и полить кипятком. Они не только мне, они и тебе, и сыну моему угроза. Только брать их надо не за подговор монаха. Этого дела о царевиче лучше не касаться, а по другой причине. Найди что-нибудь – ворожбу, порчу на царский дом, коренья ядовитые. Это можно?

– Можно, государь.

– Ну, а про монаха – сам знаешь. У нас в Москве монахов перебор. Одним больше, одним меньше.

– Хорошо, государь. Только монах этот очень люб Иову твоему. Монах для него хвалы чудотворцам пишет.

– Тогда вели его просто из Москвы убрать. Иову можно ничего не объяснять. Скажи, государь велел выслать.

– Хорошо, Борис. А с кого начнем разор Романовых? С Александра? С Федора?

– С Богдана Бельского. Вот с кого.

* * *

Вот тебе документик, – говорил Александр Никитич Романов Григорию Отрепьеву, – которого ты так домогался.

– Что это? – спросил тот.

– А ты прочти.

Отрепьев внимательно стал читать бумагу.

– Это что, царицы Марфы письмо?

– Ее.

– К кому?

– К сыну.

– К Дмитрию?

– К Дмитрию.

– А он что, жив?

– Жив.

– И где же он?

– Вот здесь… передо мной сидит.

– Нет, Александр Никитич, брось дурака валять! – разозлился Отрепьев. – Ты давай серьезно говори.

– Я и не валяю. Настоящий Димитрий умер. Он не был убит. Убили другого ребенка. А его спрятали и держали под Литвой. Вот почему есть эти письма. Но он был эпилептик, очень болезненный и умер. А если и не умер, после этих писем его Годуновы отыщут и убьют все равно. Теперь твой черед действовать. Ты – сын Грозного, настоящий сын. Сам Бог велел тебе искать престола. Хотя бы под видом Димитрия. Москва в Димитрия поверит. А когда в Москву войдешь с войсками, можешь по-настоящему объявиться, если нужда будет.

Его слова, кажется, убедили Григория.

– Вот что, Александр Никитич, наконец ты дело говоришь. Дай мне времени немного все это обдумать.

– Думай, – согласился Романов. – Но упаси тебя Бог советоваться с кем-нибудь. В этом деле советование вещь опасная.

«А то нет! – подумал про себя Отрепьев. – Мне и советоваться не с кем, – думал он, уходя из этого пригородного дома. – А вот я хотел бы знать, с кем ты-то советуешься, любезный Александр Никитич. Совсем не по твоей голове мысли!»

…Этой ночью человечек Шуйского из приказа Семена Никитича передал со своим человеком крохотную грамотку Василию Ивановичу Шуйскому.

Василий Иванович очень встревожился и переправил эту грамотку своему другу Александру Романову.

Александр Романов еще больше встревожился и отправил троих самых верных слуг разыскивать в городе Отрепьева.

Через несколько дней, когда посыльный от Семена Никитича Годунова принес приказ в Чудов монастырь немедленно отправить монаха Отрепьева в Кирилов-Белозерск на вечное поселение, ему было отвечено, что указанный Григорий Отрепьев волею дьяка Смирного-Васильева уже два дня назад как отправлен в эти края.

Семен Никитич подивился такому скорому исполнению неотданного приказа. И какая-то мелкая занозка засела в его памяти.

* * *

Царь Борис отворил дверь в главное книгохранилище. В библиотеке работал его сын Федор.

Склонившись над огромным, словно литым письменным столом, Федор чертил большую цветную карту Русии. Ему помогал капитан шотландских наемников Габриель Барнс. Подручную работу делал дядька – боярин Иван Чемоданов.

Все столы, все скамьи вокруг были завалены картами и свитками с описаниями границ государства.

Федор рисовал первую полную карту Русии. Работа была тщательная, долгая и совершенно необходимая для выздоравливавшей после иваногрозновских забав страны.

Царь жестом выставил шотландца и дядьку из комнаты и постучал перстнем по столу, чтобы привлечь внимание сына.

– Что ты желаешь, отец?

– Я в жутком бешенстве, – отвечал царь. – Поди скажи лекарю, чтобы подал что-нибудь дурманящее. Боюсь, меня удар от злости хватит.

Царевич вышел, дал нужные распоряжения и быстро вернулся.

– В чем дело, государь? Что с тобой?

– Самозванца против меня готовят.

– Кто это?

– Друзья мои – Никитичи. Всех бы сейчас мечами велел заколоть, как царь Иван заколол того слона персидского.

Вошел лекарь Роберт Якобе с питьем. Пощупал пульс у государя. Осмотрел его зев. Борис выпил напиток, и злобная нервность быстро ушла с его лица. Взамен появилась многодневная усталость.

Лекарь, поклонившись, вышел. Борис сказал сыну:

– Власти у меня достаточно. Мне бы жестокостью царя Ивана овладеть. Он ничего не боялся, а я все боюсь невиновного перед Богом погубить.

Борис помолчал.

– Ну, ничего, они скоро меня научат, натаскают, добьются своего.

– А что было со слоном, государь? – спросил Федор, чтобы отвлечь внимание родителя.

– Очередной кровавый бред царя Ивана… Шах персидский Тамас или Годабенд, точно не помню, прислал ему слона в подарок. Слона вели в Русию из Персии не меньше полугода. Привели.

Годунов замолк, видно, память его отключилась на что-то.

– Ну и что? – спросил сын.

Борис продолжил:

– Слон был выучен на колени становиться. А перед Иваном не встал. Как погонщики ни бились. Царь взбеленился, пена у него изо рта пошла, и велел слона изрубить мечами.

– Как изрубить?!

– А так, взять и изрубить.

– Но слон же огромный. Может растоптать.

– Может. Только царь наш не дурак был в казнях. Десять человек с мечами разом накинулись. Кто в живот меч воткнул, кто хобот стал рубить, кто в глаз мечом ударил. Слон заметался, двоих придавил как мух. Но истек кровью и умер. Иван Васильевич от радости пир закатил. Из слона котлеты делали.

Борис замолчал, потом продолжил:

– Я перед нашими боярами порой себя вот этим самым слоном чувствую. Хочется их, как мух, давить. Да вот зацепиться не за что.

Федор решил снова переключить отца:

– Отец, давай обо мне поговорим. Я в одном деле давно хочу разобраться.

– А что такое?