Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны - Джульет Греймс

Для нее самой собственная привлекательность ровно ничего не значила. Стелла давно решила, что замуж не пойдет, и не старалась понравиться. Чем шокировала добрую и послушную Четтину: и впрямь, как можно столь жестоко крушить надежды соискателей? Никто тогда не знал и даже подумать не мог, что сестрам суждено стать кровными врагами на целых тридцать лет, – ибо в детстве и юности, да и долго после они были лучшими подругами. К ним, неразлучным, даже потенциальные женихи подкатывали по двое.

– Неужто ты не можешь быть полюбезнее! – упрекала Четтина, округляя глаза в священном негодовании. Даром что младшая, она тревожилась за Стеллу не меньше, чем мама сестер, Ассунта. И неудивительно, при Стеллином-то хроническом невезении. – Смотри, стервой прослывешь!

– Брань на вороте не виснет, – отмахивалась Стелла.

Не то чтобы она гордилась своей внешностью – в доме даже зеркала не было, Стелла себя толком и не видала, – но ей очень льстило, что она в деревне самая красивая. Просто Стелла высоко ценила власть – любую; а какой властью могла располагать бедная девушка, да еще на юге Италии, да еще в сельской местности, да еще в период меж двух страшных войн? Только властью, которую дает привлекательность.

В-третьих, Стелла имела острый ум и ловкие руки. Стелле нравилось превосходить других – и ей это во многом удавалось. Например, она лучше всех шила и вязала; ее шелковичные черви давали больше всего шелка, и каштанов она собирала больше всех за день работы в саду дона Манкузо. Стелла также имела способности к арифметике и могла очень быстро считать в уме; обладала отличной памятью, по каковой причине ее было невозможно переспорить – она ловила оппонента на слове (зачастую на том слове, которого сам оппонент уже и не помнил). Стелла любила животных. Стоило ей взяться кормить негодных кур, как те начинали исправно нести яйца. Вот со стряпней у нее не ладилось – так она и не стряпала. Тут что важно? Важно знать свои слабые места и не тратить время попусту, да и продукты не портить, особенно когда есть на кого переложить неприятную обязанность. Очередной признак ума и деловой сметки, а также заботы о собственной репутации. От матери Стелла унаследовала собранность, от отца – тотальную недоверчивость. Комбинация получилась необычная: с одной стороны, Стелла могла работать как лошадь, с другой – никому не позволяла на себе ездить. Стелла всегда добивалась своего. Поистине, такую особу лучше иметь в друзьях, чем во врагах.

В-четвертых, Стелла уродилась упрямой. Упрямство в чести у калабрийцев, зато в Штатах оно обеспечило Стелле немало проблем. Жизнь гнула, ломала, унижала Стеллу Фортуну – Стелла Фортуна лишь становилась нетерпимее, отражала удары с нарастающей активностью, горячее ненавидела компромиссы. Боролась с собственными слабостями и презирала слабости чужие. Исключение она делала единственно для матери.

К шестнадцати годам, к отъезду из Иеволи, Стелла успела трижды побывать на волос от смерти и нажить свои знаменитые шрамы. Сейчас расскажу об этих трех недо-смертях. В семье о них говорят с придыханием, и каждая имеет несколько пафосное название: «атака баклажанов», «свинопопрание» и «заколдованная дверь». По-моему, иеволийские недо-смерти – самые загадочные из всех; но это и нормально, с учетом обстоятельств места (горная деревушка) и времени (первая треть прошлого столетия). Там и тогда колдовством веяло буквально ото всего; современность вытравила все мистическое из наших жизней, а заодно и из смертей.

На протяжении двух столетий деревня Иеволи оставалась тайной. Как и в большинстве деревень Калабрии, жили здесь бедно; как и большинство деревень Калабрии, Иеволи изначально строили на принципах труднодоступности. Никаких дорог для связи с другими населенными пунктами – только ослиные тропы, петляющие в непролазных зарослях мимозы и омелы. Иеволийцы имели немного – но в «набор» входила безопасность – закрытость для захватчиков, чужаков, для всего остального мира. Открыты они были только для своих – но зато уж нараспашку. Да еще разбойники, бродившие в горах, время от времени похищали козу или обчищали до нитки запоздалого путника; дополнительный резон не покидать деревню.

Мужчины в Иеволи почти поголовно были contadini – поденщиками; двигались вслед за солнцем с поля на поле, лишь бы землевладелец платил. Своей земли они не имели. Поденщик зарабатывал ровно столько, чтобы семья сводила концы с концами, – конечно, при условии, что провизию добывает жена, трудясь в огороде, разбитом на склоне горы, а дети выходят в поле, едва начинают мало-мальски соображать.

Непонятно и удивительно, как деревни вроде Иеволи вообще держатся на земле, чем они цепляются; и, однако, практически вся Калабрия состоит именно из таких селений. Улицы столь круто лезут в гору, что и ты по ним буквально лезешь, только что не на четвереньках. Так сделано специально – для защиты. Ибо в течение двух тысячелетий Калабрия не принадлежала сама себе. Сначала явились римляне – и вырубили под корень леса; затем византийцы сделали весь регион православным; их сменили североафриканские сарацины, навязавшие ислам; норманны понастроили замков и перекрестили Калабрию в католицизм. Были еще династии – Бурбонов, Анжуйцев и Габсбургов, а закончилось все итальянцами. Каждая волна захватчиков порабощала местное население, мародерствовала, пировала, рушила, уничтожала оливковые и лимонные рощи, проливала на плодородную почву кровь – и семя. От пиратов, насильников и любителей жирной земли калабрийцы скрывались высоко в горах. Постепенно это стало для них образом жизни – лепиться на горных склонах, даром что угроза малярии и сарацин давно минула. А то как сказать – кто их разберет, поди пойми.

Калабрийского типажа как такового не существует, по разнообразию лиц можно судить о разнообразии побывавших в Калабрии захватчиков. Непохожи друг на друга и местные диалекты, и кухня. В пейзаже норманнские замки перемежаются с руинами греческих храмов, построенных лет за триста до Рождества Христова. Чуждая архитектура нимало не трогает калабрийцев. Они живут себе и живут – сами по себе, не принадлежа никому, не будучи хозяевами в своем родном краю.

Понять Стеллу Фортуну невозможно, не разобравшись сначала в судьбе ее матери. В этом отношении Стелла похожа на большинство женщин. Для нее, упрямицы с каменным сердцем, мать была дороже всего на свете. Впрочем, Ассунту все любили и называли святой – каждый, кто ее помнит, это подтвердит. Да-да, такие остались, ибо итальянские горы по-своему куют характеры и закаляют сердца. Кто однажды снес удар судьбы, живет потом еще очень долго.

Ассунта родилась в Иеволи аккурат на праздник Успения блаженнейшей из дев, Пресвятой Марии, Матери Господа нашего, 15 августа 1899 года. Отсюда ее имя – по-итальянски «Успение» будет «Assunzione». Она была чрезвычайно религиозна, из тех женщин, что читают дополнительную молитву на случай, если муж помолиться не потрудился. Впрочем, таких женщин в Иеволи жило множество; подозреваю, они встречаются и до сих пор. Мать Ассунты, Мария, строила воспитание на всепоглощающей вере в Господа нашего Иисуса Христа и в Царствие Небесное, где Ассунта непременно окажется, если только будет поступать, как велит падре. И Ассунта выросла не просто послушной прихожанкой – она выросла истинно верующей. Случалось, на мессе (особенно лет в двенадцать-тринадцать, когда гормоны играют) Ассунта воображала исстрадавшееся сердце Пресвятой Мадонны и начинала всхлипывать. Эмоциональность у нее зашкаливала, наличие свидетелей никак на ней не отражалось, с возрастом Ассунта стала только слезливее. Прилюдные проявления эмоций, эти слезы размером с горошину, и побудили Стеллу поклясться себе самой, что она-то плакать не будет. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Клятву Стелла держала сорок восемь лет. Была и вторая причина для клятвы, о ней ниже.