Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны - Джульет Греймс

Она не лукавила; да только кто и когда внимает подобным предупреждениям?

Разумеется, у меня есть и другие источники, но именно сведения от тети Тины я считаю самыми важными. Наверняка после стольких лет она врать не станет, думала я. Ей все известно лучше всех – и тех, кто еще жив, и тех, кто уже умер, – потому что тетя Тина всегда была рядом со Стеллой. У тети Тины и на карту поставлено больше, чем у кого другого. У нее самые веские причины выдать всю правду – и самые веские причины ее скрыть.

Тетя Тина до сих пор рядом со Стеллой – даром что они, родные сестры, вот уже тридцать лет не разговаривают.

На той же улице, как раз напротив коттеджа тети Тины, Стелла сидит у стрельчатого окна. Дом у нее почти такой же – растянутый в пространстве, с плоской крышей. Расположение обоих домов идеально для взаимного шпионажа; в частности, каждой сестре видна подъездная дорожка другой сестры, и можно делать выводы, кто из родственников и на какое время приехал в гости. Стелла просиживает у окна целые дни – вяжет крючком покрывала. Ни одно из них она не доводит до ума – распускает работу, едва наскучит. Стелла загнана в ловушку своего разума, а заодно с ней – и вся ее семья; странно, что при этом никто, кроме самой Стеллы, не знает, какова эта тюрьма изнутри.

Часов в одиннадцать утра Стелла исчезнет – в это время она любит прилечь. Тут-то тетя Тина и понесет ей обед – овощной суп или свиные котлеты; крадучись понесет, шмыгнет в заднюю дверь. Блюдо она оставит в кухне на плите, а сама исчезнет с максимальной быстротой, на какую способно ее старое тело. Стелла поест, только если никто из домашних не даст понять, что ему известно, что Стелле известно, что стряпала именно Тина. Позднее Томми, Стеллин старший сын, вернет тете Тине вымытую посуду.

Восьмая недо-смерть (которую все называют Происшествием) постигла Стеллу в декабре 1988 года. Следствием Происшествия было кровоизлияние в мозг и спасительная лоботомия – на тот момент процедура экспериментальная. Хирург предупредил: если Стелла не умрет – что навряд ли, – остаток дней она проведет в инвалидном кресле и с питательной трубкой. И оказался не прав: Стелла, видно по привычке, сдюжила и на этот раз. Только теперь, через тридцать лет, всем ясно – Происшествие таки разрушило энное количество жизней, да и продолжает разрушать. Что ж, все мы крепки задним умом.

Самая серьезная катастрофа случилась между сестрами, Стеллой и Тиной, которые в течение шестидесяти четырех лет были неразлейвода. И однако, очнувшись после комы, Стелла отказалась говорить с сестрой, а причин объяснить не сумела. Или, может, ее просто не слушали.

С детства Стелла и Тина были немыслимы друг без друга, как уто́к без основы или основа без уткá. В течение двадцати четырех лет, до замужества, они спали в одной постели. Затем, еще сорок лет, жили по соседству, глядели из окон на одну и ту же заболоченную пустошь, делили трапезу и бегали друг к дружке сплетничать. Что перещелкнуло в разбитой Стеллиной голове, что заставило ее ополчиться на сестру – на милую, славную, кроткую Тину, которая все делала за Стеллу – стряпала, подтирала и даже слезы лила, да не день или два, а почти десять десятилетий?

Что это могло быть?

Меня всегда тянуло к тете Тине именно потому, что я жалела ее – одинокую старушку, которая самоотверженно ухаживает за своей лучшей подругой, пусть и бывшей. Трагедия, думала я. Повзрослев, за Тининой трагедией я разглядела еще одну – Стеллину; как я раньше ее не замечала? Действительно, разве это не ужасно: все, кто знает Стеллу, запомнят ее такой, какой она была в последние тридцать лет, – а именно полубезумной и несообразно упрямой. Тридцать лет ухода за Стеллой уже сказались на ее семье, подточили любовь детей и внуков. Говоря о Стелле, они вспоминают только плохое, самое плохое – едва ли даже это сознавая. Не мне их винить; последние тридцать лет и впрямь были тяжелы. Стелла еще не умерла (может, она и не умрет, обманет смерть – ей не впервой), – а все ее хорошие качества и поступки с общего согласия уже похоронены.

Вот зачем я отрешилась на время от собственной жизни – чтобы написать эту книгу. Надеюсь, в результате моих трудов Стелла Фортуна будет эксгумирована, ее странная судьба объяснена, ее доброе имя отмыто от пятен. Я пыталась восстановить детали прошлого, которых ныне живущие уже не помнят. Вниманию читателя предлагается книга, основанная на воспоминаниях, подкрепленных моими собственными изысканиями. Я от всей души благодарю всех – родственников, друзей, врагов, доброжелателей, жертв, соседей и просто знакомых. Любые ошибки, как фактические, так и оценочные, целиком на моей совести.

Деревня Иеволи как бы вползает по склону на плато сравнительно небольшой горы в сердце Калабрии. Плато, к слову, самое высокое в этих краях, а деревня никогда не была велика. Детство Стеллы пришлось на годы максимального расцвета Иеволи; но и тогда там, в каменных домишках, как бы стоящих плечом к плечу, насчитывалось от силы человек шестьсот. Надеюсь, прочитав о Стелле «особенная», вы не вообразите себе деревенскую блаженненькую. Стеллу в течение жизни многие недооценивали – но все они в этом раскаялись, кто раньше, кто позже.

Итак, Стелла была особенная; а почему? Ну, во-первых, из-за имени; вряд ли женщина не столь крутой закваски сдюжила бы подобное имя. Стеллу нарекли в честь бабушки, что, конечно, правильно; а все-таки в данном конкретном случае следовало дважды подумать. Стелла и при этом Фортуна – «звезда счастья» или даже «счастливая звезда»; не преступление ли – так назвать малышку? Похвальба – вернейший способ привлечь внимание Дурного Глаза; имя «Стелла Фортуна» буквально накликивает беду. Не знаю, верит ли читатель в сглаз; в любом случае трудно не согласиться, что Стеллиных проблем хватило бы на семерых.

– А выкарабкивалась я сколько раз? – говаривала Стелла своей мнительной и совсем не строгой матери, Ассунте.

Выделяли Стеллу Фортуну не только имя, но и внешность. К шестнадцати годам, к тому времени как Стелла собралась в Америку, краше ее не было девушки во всей деревне. Особенно хорош был бюст: груди колыхались, когда Стеллу разбирал смех, и подпрыгивали, когда Стелла бежала вниз по улочке к деревенской площади; подпрыгивали, говорю я, оказывая на парней буквально гипнотическое воздействие. Груди Стелла унаследовала от матери. Тине, младшей сестре, пышность привалила только в области бедер – тоже, к слову, очень недурно и далеко не всем дается. Однако вернемся к Стелле. Щечки у нее были круглые и гладкие, со смуглым блеском, точно спелые оливки; а губки небольшие, сочные и соблазнительные, как инжирная мякоть. Вообще Стелла представляла собой этакий фруктовый салатик из мужских представлений о плотской привлекательности. Правда, шрамы Стеллины никто не отменял – шов в форме полумесяца на лбу и другие швы на предплечьях. Но даже и шрамы могут казаться сексуальными, когда известно их происхождение – а в деревне вроде Иеволи всем все известно. Однако Стелла, неосознанно провоцирующая, оставалась абсолютно недоступной. Стоило ей выйти на вечернюю прогулку, вся деревня затаивала дыхание – а Стелла, казалось, этого вовсе не замечала. Выпуклости и вогнутости ее тела ну никак не вязались с холодом ее же больших темных глаз – это дезориентировало самоуверенных мужчин и развязных юнцов. И тем и другим на орехи доставалось от беспощадной, острой на язык насмешницы Стеллы.