Цепи Эймерика - Валерио Эванджелисти

и бобов. Старый черно-белый телевизор, привязанный проволокой к высокой палке в одном из дворов, показывал очередную серию бразильской мыльной оперы. Торговцы отлучились от прилавков, но держали их в поле зрения, принимаясь за еду со своим многочисленным потомством.

С белого костюма здоровяка и зеленого мундира Да Косты не сводила взгляд сотня непроницаемых черных глаз почти азиатского типа. Но ни того, ни другого это не беспокоило. Территорию за пределами пары приличных улиц Гвате (собственно они и были Гватемалой-Сити) держала под контролем прирученная полиция, и жители этих лачуг с получеловеческими лицами цвета меди не причинили бы незнакомцам вреда – по неписаным правилам, соблюдение которых гарантировало индейцам, по крайней мере, выживание, они ограничивали общение с чужаками до минимума.

Здоровяк припарковал свой живот у прилавка с изделиями ручной работы: здесь были выставлены корзинки, вырезанные из дерева крокодилы, четки и изображение Девы Марии. Да Коста подошел ближе, притворяясь, будто хочет что-то купить.

– Вам все объяснили? – тихо спросил здоровяк. С алабамским акцентом.

– Да, мистер Оунби.

– Она должна быть свежей. Свежей, это очень важно.

– А как я-то узнаю, свежая она или нет? – с недоумением осведомился Да Коста.

– Ну, по цвету и запаху, не видно, что ли? – раздраженным тоном ответил здоровяк. – Меня не раз хотели надуть, хватит уже.

– Я тут ни при чем, – в свою очередь запротестовал Да Коста. – Я лишь исполняю приказы. И все.

– Да понимаю я, понимаю, – здоровяк заторопился, увидев, что приближается хозяин прилавка, оторвавшись от риса с бобами, которые ел на пороге своей лачуги. К тому же мимо медленно проходил, прихрамывая и опираясь на палку, бородатый священник. – Идите. Через час встретимся здесь же, хорошо?

– Ладно, – сержант пошел прочь, а здоровяк начал торговаться с продавцом о цене распятия.

Дорога становилась все более неровной, а зелень все гуще. В воздухе, насыщенном запахами, роились насекомые.

Мокрый от пота Да Коста пробирался между лачугами до самой аллеи, заваленной мусором. Оттуда уже оставалось пройти всего ничего; среди кустов торчали однобокие шалаши, где можно было переночевать. Листья пальм, переплетаясь друг с другом, склонялись над самой дорогой. Из-за разросшихся папоротников и лиан, обвивавших стволы, сюда почти не проникал солнечный свет.

В этом полумраке он и увидел первых двух детей. Они прятались за кустами, боясь выйти на дорогу и попасться кому-нибудь на глаза. Несмотря на пышную листву, нетрудно было разглядеть ненормальные пропорции их тел, покрытых шишками и наростами. Дети робко посмотрели на Да Косту и нырнули в густые заросли. Мальчик постарше тащил второго, который заметно прихрамывал.

Сержант давно перестал испытывать к ним сострадание. Способность жалеть умерла в нем много лет назад, еще во времена событий в Парраштуте. Теперь он чувствовал внутри лишь бездонную пустоту, но она не угнетала его. Скорее, окутывала будто вата, непонятно, как и почему.

За созданиями вроде этих детей он наблюдал с любопытством и спокойным удивлением, как за сумасшедшими муравьями. Как за чем-то инородным, принадлежащим к другой расе и, возможно, к другому виду.

Пальмы, лианы и кофейные деревья сплетались в темный коридор; в конце него в лучах солнца белела известью ограда клиники. Теперь в воздухе чувствовался какой-то запах, очень резкий, как от потных проституток, с которыми Да Коста провел немало ночей.

Отсюда уже слышались детские голоса. Но не громкий веселый гомон, не утихавший в кварталах бедняков, а какие-то каркающие звуки – визг, жалобные стоны и сдавленные завывания.

– Привет, Рик, как дела? – по-испански спросил охранник у входа.

– Хорошо, – ответил Да Коста, пожимая потную руку.

С Роберто Мериносом он был хорошо знаком, и тот ему нравился. Они вместе сражались с «командиром Майком» в лучшие годы «Кобры», когда сержант был его полевым советником. Города Чахуль, Небай до сих пор зализывали раны после их экспедиции.[2] Но главное, что тот поход привел Да Косту в Сан-Франциско, город муниципалитета Нентон. Именно там 17 июля 1982 года он навсегда распрощался со своими этическими принципами. Сохрани он их, чувство вины давно свело бы его с ума.

М-да, тяжелые времена тогда были. И все же лучше, чем то дерьмо, которое происходит сейчас.

– Да ты толстеешь прямо на глазах! – не удержался сержант, бросив взгляд на жирные складки у бывшего боевого товарища.

Меринос инстинктивно постарался втянуть живот и выпятить грудь, но потом расслабился и расхохотался.

– Еще бы тут не поправиться. – Он с ленцой облокотился на ствол автомата Галиль. – Охранять мальчишек – разве эта работа для меня?

Роберто вяло кивнул в сторону двора, где дети медленно пытались собраться в круг. Получалось у них не очень. Некоторые ползли на коленях, потому что слишком слабые ноги не выдерживали их веса, или опирались на тех, кому повезло больше. Время от времени кто-то падал в пыль, а потом долго вставал, с трудом поднимая свое раздутое тело.

– Скучная жизнь, – посетовал Меринос. – Семь лет назад все было иначе.

– Да, – согласился Да Коста. – Другие времена.

– Думаю, ты пришел за тем же, за чем обычно.

– Да, и у меня маловато времени. Доктор на месте?

– Он, наверное, уже пообедал, – Меринос указал на второй этаж клиники. – Скорее всего, оперирует.

– Интересно, сколько операций он делает в день?

– Не знаю, но очень много. Спрос большой. Не только тебе, гринго, нужен такой товар.

– Понимаю, – ответил Да Коста. И уходя, бросил через плечо: – Еще увидимся.

Шагая через залитый солнцем двор, он разглядывал детишек с уродливыми телами, бродившими туда-сюда, понурив головы. За этими беспорядочными перемещениями наблюдала местная медсестра, очевидно индианка.

В сторожке, обмахиваясь порножурналом, сидел вахтер в черной футболке с надписью на английском «МИР ЧЕРЕЗ ПРЕВОСХОДЯЩУЮ ОГНЕВУЮ СИЛУ», над которой красовался берет и два скрещенных кинжала.

– С возвращением, сержант, – поприветствовал он Да Косту, – доктор Мурелес оперирует.

– Мне достаточно и его ассистента.

– Есть доктор Эстрада. Поищите в палате для беременных.

Да Коста миновал пустынный коридор. Толкнул дверь, из-за которой слышались приглушенные отголоски оживленного спора, и вошел в палату. Каждый раз при виде подобного зрелища в горле у него вставал комок.

На смятых потных простынях лежали десять беременных женщин. С огромными животами – слишком большими даже для тех, кому пришло время рожать. Но больше всего пугали их широко раскрытые глаза, которые с удивлением смотрели в никуда или бегали, ни на чем не задерживаясь, как у перепуганных животных.

Некоторые то и дело кусали руки, от чего на коже оставались следы, как у детей, больных краснухой, – очевидно, без наркотиков у них началась ломка. Сержант даже узнал двух проституток, с которыми встречался несколько