Черри влюбилась - Кэти Кэссиди

– Твой папа уведомил бы администрацию школы, если бы вы уезжали, верно?

Пальцы мои нащупывают в сумке конверт – за пять дней он порядком измялся. Папино письмо к мисс Жардин. На конверте жёлтое пятно от апельсиновой газировки, которая вчера пролилась в сумке, и след от размазанных чернил – это у меня потекла шариковая ручка. Теперь, когда мисс Жардин сочла всю историю с переездом в Сомерсет выдумкой от первого до последнего слова, я вообще не вижу смысла отдавать письмо…

Да, папа действительно работает на шоколадной фабрике Макбина. То есть проработает ещё две недели, а потом повесит фартук на гвоздь и уйдёт, в последний раз получив зарплату и бонус – пакет с бракованными «Вкусняшками», которым отчего-то не досталось положенного слоя песочного теста, завитушки белого шоколада или которые вышли бесформенными кучками. Мне будет не хватать этих батончиков.

Потом мы начнём укладывать вещи: разбирать нашу жизнь по частям и упаковывать в картонные коробки и мешки для мусора. Всё это мы погрузим в красный папин минивэн и уедем в закат. Ну, не совсем в закат, поскольку папа планирует выехать с утра, но вы поняли, о чём я.

Мы и вправду будем жить на вершине утёса в Сомерсете. Мисс Жардин просто не представляет, до чего чудная у меня жизнь.

– Черри, больше никаких выдумок, договорились? – говорит директриса.

– Э-э… да, мисс.

– И, разумеется, ты попросишь прощения у Кёрсти Макрэй.

– Хорошо, – сквозь зубы цежу я.

Мисс Жардин ведёт меня в медицинский кабинет, где Кёрсти преспокойно сидит в мягком кресле, потягивает лимонад и закусывает печеньками.

– Печенье хорошо помогает от нервного шока, – ухмыляется она.

Я пропускаю её слова мимо ушей. В золотисто-русых волосах Кёрсти виднеются следы сырного соуса, от неё слегка попахивает кислым. Мне достаточно и этого.

– Кёрсти, Черри хочет тебе что-то сказать, – объявляет мисс Жардин.

Кёрсти расплывается в довольной улыбке, глаза победно сверкают.

– П-прости, мне… очень жаль, – запинаясь, выдавливаю я.

На самом деле я ничуточки не раскаиваюсь. Не хочет же директриса, чтобы я соврала? Мы ведь договорились, что я начинаю с чистого листа, говорю правду и только правду. Больше никаких выдумок.

Я в упор смотрю на Кёрсти Макрэй.

– Мне очень, очень жаль… что ты такая мерзкая, противная, мстительная МАЛЕНЬКАЯ ГАДИНА!

Тут мисс Жардин сообщает, что на меня будет наложено дисциплинарное взыскание, что я отстранена от учёбы и задержана после уроков – видимо, до скончания дней.

Директриса, конечно, звонит папе и обо всём ему докладывает. Телефонный звонок раздаётся как раз в ту минуту, когда папа пришёл с работы и ещё даже не успел переодеться. О да, мои преступления настолько чудовищны, что о них нужно известить немедля. Я прячусь за кухонной дверью и подслушиваю.

Держа трубку возле уха, папа старается пригладить растрепанные волосы, торопливо сбрасывает рабочую одежду и усиленно изображает серьёзность: мисс Жардин всегда производит такой эффект на людей. На этом конце провода сплошь длинные паузы и вздохи. Время от времени слышится папино удручённое «Понимаю…». Что там директриса ему втирает? Что я нуждаюсь в психологе? Что я буйная, агрессивная и не отличаю реальность от вымысла? Как по мне, это у мисс Жардин воспалённое воображение.

Папа включает канал МТV, мы усаживаемся на диван и трескаем фасоль с тостами, а на десерт – бракованные «Вкусняшки». Так и сидим, прямо в уличной обуви.

– Мисс Жардин говорит, ты опять что-то там насочиняла, – произносит папа, жуя хлеб. – Судя по всему, моего письма насчёт переезда она не получила?

Я закусываю губу, потом признаюсь:

– Я испачкала конверт чернилами. И газировкой. Пришлось объяснять на словах. Мисс Жардин мне не поверила и сказала, что я витаю в мире фантазий.

– А это не так?

Я прячу улыбку. Папа не любит слово «ложь». Как только кто-нибудь из учителей произносит его – а за годы моей учёбы такое случалось бессчётное количество раз, – он сразу же поправляет, что его дочь не лгунья, а талантливая рассказчица с богатым творческим потенциалом, и если они этого не видят, то им стоило бы показаться на приём к офтальмологу.

От этого мне всегда становится смешно, однако в последнее время я делаю всё, чтобы папа не появлялся на родительских собраниях. Так, на всякий пожарный случай.

Здорово иметь папу, который в тебя верит, поддерживает, защищает от сердитых учителей, считает талантливой и наделённой творческим потенциалом. И всё-таки тоненький голосок где-то внутри меня время от времени интересуется, не проще ли иногда говорить правду.

Фантазии приходят ко мне сами собой, вот в чём штука. Если учительница спрашивает, где моё домашнее задание по истории, в голове у меня моментально возникает красочная история о том, как вчера ночью нас обворовали, а тетрадь с выполненным заданием полицейские забрали в качестве улики. Она понадобилась им, чтобы взять отпечатки пальцев и образцы ДНК преступников. Однажды я забыла спортивную форму и поведала учителю по физкультуре, что наша стиральная машинка внезапно развалилась на мелкие кусочки, причём вода затопила всю кухню и в придачу залила потолок соседям снизу.

Согласитесь, это ведь гораздо интереснее и увлекательнее, чем просто сказать: «Я забыла форму дома». Единственная сложность: учителя с моим подходом не согласны. Они предпочитают правду, пусть даже сухую и скучную. Неужели богатое воображение – такой уж страшный грех?

– Я всё объяснил, – продолжает папа. – Мисс Жардин считает, в школе Клайд ты не очень хорошо освоилась. Она надеется, что на новом месте у тебя всё сложится удачнее.

Я задыхаюсь от возмущения.

– Я отлично освоилась!

– Может, это я не освоился… но я ведь делал, что мог, правда? По-моему, мисс Жардин преувеличивает, и всё далеко не так серьезно. А если бы не эта девочка…

– Кёрсти Макрэй получила по заслугам, – твердо говорю я.

Папа морщит лоб.

– Не та ли это Кёрсти, что приходила в гости, когда вам было по семь лет, съела все шоколадные батончики и довела тебя до слёз?

– Она самая.

– Тогда… пожалуй, ты права, – вздыхает он. Тот давний визит Кёрсти доставил мне уйму неприятностей, но, как ни странно, в чём-то я была ей даже благодарна. Она натолкнула меня на вопросы, которые прежде не приходили мне в голову.

В свои семь лет я ни разу не задумывалась, где моя мама и почему я так сильно внешне отличаюсь от папы и других детей в школе.

«Меня взяли из приюта?» – спросила я папу пару дней спустя. Он закатил глаза, крепко обнял меня, промокнул мои слёзы и показал фотографию мамы. Молодая, смеющаяся и прекрасная, она стояла на берегу моря в Ларгсе, и её чёрные как вороново крыло волосы развевались на ветру. Мне было всего семь, но уже тогда я знала, что стану похожей на неё. Тёмные миндалевидные глаза, высокие скулы, кожа цвета кофе со сливками… Маму звали Кико, и она была родом из Японии. А я, как выяснилось, японка наполовину.