Только ждать и смотреть - Елена Бочоришвили

– Папа ее был из Камеруна, а мама русская, – объяснил полковник с железными зубами, который вообще-то был подполковником, но никому не хотелось ломать язык. И знал полковник все потому, что служил на южной границе, а не на северной. А у тех, кто на северной служит, мозги от холода застывают. Без солнца…

Полковник предупредил Пармена: “Ты над ней не смейся, в этом доме над черными не смеются!”

– А тебе какая разница, интересно? – просипел глухой старичок.

– Есть, значит, разница, – ответил полковник. – Птичка ты безголосая…

Профессорский дом стоял на вершине горы Мон-Рояль, на самой престижной улице города, где, по словам Наташи Черной, за миллион можно купить только мусор, а под ним валялся, дымился, искрился и мигал огнями весь Монреаль. Но соседи вокруг не смотрели в занавешенные окна и не любовались. И зачем тогда иметь дом “с видом”, если на “вид” не смотреть? Не мы! На самой престижной улице города никто никогда не открывал окон. Хотя жили ведь люди – вылетали из гаражей блестящие машины на огромной скорости, не успеешь разглядеть. Лишь жильцы – приживальцы! – профессора Дюбе пили бесконечный чай на огромной кухне и смотрели вниз, на синий город, по старой коммунистической привычке ничего не делать. Лилька даже открывала окно, когда курила, – вытряхнуть пепел или выбросить бычок, а полковник – только чтоб покричать на Андро. У полковника был страх высоты, который с годами не слабел, а крепчал, полковник уже себе под ноги смотреть не мог – высоко!

Экс-коммунисты ходили по разным кабинетам и встречались с бюрократами, как все эмигранты. Отдавали бумажки, получали бумажки, ждали, ждали. Бюрократы не общались с ними – может, им было не положено, а может, они не умели. Как профессор Дюбе! Не разговаривали с ними “по душам” и люди на улицах и в магазинах – всем было некогда. И телевизор жильцы смотрели, и радио слушали, да ничего не понимали! Потому эмигранты жили как на острове – общались друг с другом, и все. Хоть и не было у них ничего общего, кроме прошлого, нелюбимого. А разве нелюбовь объединяет? Пролетарии всех стран, соединяйтесь?

Глухой Пармен, безголосый, нашел лестницу, приставлял ее к дереву каждый раз и ждал, пока Андро слезет, в одном носке. Он водил Андро вокруг дома, держа за руку, как ребенка. Так водят по кругу взмыленных лошадей после забега.

– Меня в войну танк переехал, знаешь, – сипел он Андро, а сам шел вперед и смотрел влево. – Никто мне не верит! Лошадиного дерьма на поле полно было, я в него лицом зарылся. Дерьмо меня и спасло…

Длинный Андро семенил за маленьким Парменом по пустынной улице, мимо замков с закрытыми окнами, мимо диковинных садов и бассейнов под серым, талым снегом, и приходил в себя. “Я тебе верю, – говорил он глухому Пармену, – верю!” И шел мириться к Ванечке с корабликом в руках.

– Как же ты мог, – плакал Ванечка, двадцатилетний борец в костюмчике из детского отдела, – ты же мне как отец!

Андро смотрел себе под ноги, обутые – он в доме никогда туфли не снимал, и за это Наташа его ненавидела, – и молчал, не пел.

Ванечка доставал шоколадную коробку с фотографиями и выкладывал все для Андро. “Это мама (умерла два года назад), это дом, где я вырос (продали, есть было нечего), это собака моя, Дружок (под машину попала), а здесь, третий слева, – мой отец. Видишь, высокий, как ты, а я вот коротким вышел”. Наташа Черная все объяснила Ванечке – о чем можно говорить с Андро, а о чем нет. Но Ванечка не выдерживал. Его прорывало.

– Хочешь, – кричал он, – я тебе ее приведу, я ее из-под земли достану! Ух, Екатерина!

Андро вставал молча и шел к двери.

– Ну вот, – обижался Ванечка, – опять…

Андро носил кораблики в подвал, в комнату профессора Дюбе. Он часами слушал, как брат играет. А разве то, что выделывал на пианино хозяин дома, можно слушать? Иногда профессор Дюбе бросал свои пустые занятия и разговаривал с Андро. Наташа Черная становилась под дверь, обнимала метлу и превращалась в слух.

Вначале Андро быстро и ясно излагал брату свой проект спасения человечества – из-за этого проекта он, собственно, и прибыл в Канаду. “Аппарат погружается на дно и специальными пружинистыми ушками…” Голос Андро понижался – опускался на дно моря, а потом взлетал к небу: “…и со дна поднимается це-о-два!” Вот она, энергия, что спасет человечество! Минута ликования. Потом он возвращался на землю, в серый зимний Монреаль.

– Сверху даже небоскребы маленькие, – сообщал он брату. – Вчера тебе опять никто не звонил.

– Сумасшедший! – шептала Наташа из-за двери.

– Вчера? – повторял за ним профессор Дюбе. И спрашивал себя: – А что, вчера был Новый год?

– Люди создали гигантскую машину-государство, отлаженную как часы, – говорил сумасшедший Анд-ро. – Но сами превратились в винтики-шпунтики этой машины, в запасные части, в колесики без имен. Спешат, спешат. А мечтать – когда? А петь – когда? А любить? Это и есть твой капитализм?

– Капитализм? – эхом откликался профессор Дюбе.

– А разве коммунизм лучше? – снова спрашивал брата Андро. И ходил из угла в угол, носил грязь, не ленился. – Как мне жить без любви, без красоты, скажи? И без весны? Весна придет хоть когда-нибудь?

– Зачем она тебе, весна? – решался иногда на вопрос профессор Дюбе.

– Душа моя нуждается в тепле, – отвечал Андро. И удивлялся – разве не ясно?

– Тепло идет от человека к человеку, одна душа согревает другую. Я понял это в твоей стране. Вот та энергия, что может спасти человечество, – запинаясь, выкладывал свои мысли профессор Дюбе.

– Ах, оба они сумасшедшие! – решала Наташа, обнимая метлу.

Потом Андро спрашивал:

– Эти люди, что висят повсюду, они кто – вожди?

– Вожди? – изумлялся профессор Дюбе. И начинал размышлять – можно ли назвать вождями агентов по продаже недвижимости? В каком-то смысле – может быть… Купи-продай, купи-продай, капиталисты всех стран, что же вас еще объединяет?

“Почему бы не выкрасить их в разные цвета? Можно сделать яркие статуи, надувные. Весь город будет в цвету. А то куда ни посмотришь – один серый снег! Красота мне нужна! Умру я здесь без красоты!”

Потом Андро терял нить разговора, как и положено всем сумасшедшим. Он застывал на месте, будто слышал выстрел.

– Скажи! – просил он профессора Дюбе. – Скажи, неужели все это было?

– Вино ставили на стол, – тихо начинал профессор Дюбе. – Автомат Калашникова – под стол. – И замолкал. Хлопал себя по всем карманам – искал слова. Не умел он рассказывать, даже если хотел.

– Дальше! – требовал Андро, и голос его начинал дрожать. – А ты говорил – тепло от человека к человеку! Как же это все случилось?! И почему у нас? – И начинал плакать.

Ухо Наташи становилось плоским, как отбивная. Ее черные волосы расползались по двери, как траурный венок. Но слов было не разобрать! Может, говорили они о любви, а может, нет. Вроде звучало иногда имя Екатерины, а может, нет. Вот почему Наташе приходилось додумывать и выдумывать, чтобы было о чем рассказывать на профессорской кухне.