Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер

Прошлое все плотнее обступало его, как темнеющий лес, и не казалось обычной сладкой тоской по тому, чего уже нельзя повторить. Почему его так всколыхнула эта смерть? Почему в нем зрело смутное ощущение – да нет, уверенность, – что этот выстрел – роковое следствие сдвигов, задолго до сегодняшнего дня определивших ход событий на равном по площади Европе пространстве, где в тридцатые годы зарождалась новая для страны золотодобывающая отрасль.

День подкатил к вечеру. Перелыгин решил приехать домой пораньше. Машина понесла, рассекая город, словно полнокровную, привычно утвердившуюся часть бытия. Вжавшись в сиденье, он отрешенно глядел в окно, а в памяти, как во время морского отлива, вырастал островок того, другого времени, в котором он когда-то жил, удивляясь странному ощущению двух одновременно текущих разъединенных жизней. И чем глубже он погружался в ту, наполненную духом бродяжьей воли и непреложным соблюдением правил жизнь, вереницей лиц близких и любимых людей, чем яснее виделись события, проступающие как изображение на фотобумаге, брошенной в проявитель, тем лучше понимал: роковой выстрел готовился давно. И как ни пытался посеять сомнения, чувствовал – никакой ошибки быть не может. Этот выстрел из прошлого.

Итак, они опять вместе. Месяц назад Лида посмеялась бы, представив себя бегущей от машины к его подъезду. И Надежда, лучшая подруга, наблюдавшая за ней из такси, на другой день, расхаживая по комнате в длинном до пят цветастом халате, сочилась ехидством, изучая подозрительным взглядом – думала, все о ней знает: умная, ироничная, сдержанная, а вот на тебе – такой девичий задор.

«Пропала ты, мать. Правду, видно, говорят, что старая любовь как вино – чем старше, тем слаще, – с притворным оживлением пропела Надежда, поигрывая глазами. – Давай, признавайся, неужто так хорош? – Подплыла сзади, обняла за шею, прижавшись щекой к щеке. – Не уступишь на недельку?..»

Лида хотела поправить простынку, лежать так было стыдно. Чувствовала, что Егор проснулся и смотрит на нее. Но не хотелось ни двигаться, ни говорить, и она смежила ресницы, притворяясь спящей, испытывая его и свое терпение, решив: «Пусть смотрит, нам нечего скрывать».

Она лежала тихо, вспоминая начало их знакомства три с лишним года назад на новогоднем вечере, как в доброй старой сказке. Они танцевали все подряд, пили какие-то коктейли, шумно спорили о новых фильмах и книгах, а потом, словно опомнившись, разошлись по своим компаниям, затерялись среди шума и веселья.

Лида понравилась Егору вся и сразу. Он рассматривал ее большие глаза, окрашенные светящейся серо-зеленой смесью, прямой аккуратный нос, волнистые темные волосы с челкой, подколотые сзади. Может быть, чуть узковаты губы, но как очаровательно они улыбались! Быстрыми вороватыми взглядами он изучал ее фигуру, и затосковал, что не умеет рисовать – Лида и впрямь была хороша, ее красота просилась на холст.

Бал подошел к концу. Люди медленно выходили в тихий зимний вечер. На аллейке сквера под фонарем топтался Егор. Чуть смущаясь, Лида подошла, просунула под его руку свою в варежке и, заглянув в глаза, спросила:

– Пошли?

Преодолев короткое замешательство, он прижал к себе ее руку и быстро зашагал, уходя из сквера. Лида почти бежала рядом, а когда повернули за угол, взглянула вопросительно.

– Нас преследуют?

Егор широко улыбнулся, шутливо выдохнул воздух, как выдыхают спортсмены, приводя в норму дыхание:

– Нет, конечно, – соврал он, – но за поворотом могут ждать неожиданности. Представь, наше прошлое осталось позади… – Он махнул рукой куда-то за спину. – Ты хотела бы изменить свою жизнь?

– Я не успела подумать об этом на бегу, – переводя дыхание, улыбнулась Лида. И они спокойно пошли по ночному городу, неся в себе радость интереса друг к другу, возникшую несколько часов назад.

Стояла теплая ночь. Улицу освещали желтые фонари, в их свете порхали желтые, как бабочки, пушистые снежинки. У Лидиного дома прогуливался Вадим. Увидев Лиду с незнакомым кавалером, он пошел навстречу, остановился в метре, изучая Егора, но Лида твердо держала своего спутника, прижав к себе его руку, и встреча прошла спокойно, почти миролюбиво. Выкурили по сигарете. Вадим окинул их снисходительным взглядом, щелчком отбросил в сугроб окурок, поднял воротник пальто и, буркнув: «гуляйте», зашагал прочь.

– Извини, – сказала Лида, – это мой старый приятель, он не появлялся несколько месяцев. Понимаешь? – Она заглянула Егору в глаза. – Прости.

– Тебе не за что извиняться. – Егор высвободил руку. – Это даже хорошо. Лучше сразу. – Он помолчал, погладил пушистый воротник ее пальто. – Хочу, чтобы ты знала. Я ждал не тебя, но теперь мне страшно представить, если бы ты не подошла так, будто мы знакомы тысячу лет.

– И поэтому ты сразу поволок меня за угол?

– Извини. Мы убегали от моего прошлого. – Егор с дурацкой улыбкой широко развел руки. – А твое само только что утопало.

– Тебе не кажется, чтобы избавиться от прошлого, недостаточно повернуть за угол или выкурить по сигарете? – Лида вытянула руку в варежке и, прищурившись, наблюдала, как в свете желтого фонаря на варежку садятся пушистые желтые бабочки-снежинки. – Если бы так было, – задумчиво сказала она.

– Я под хорошее настроение могу и глупость сморозить.

– Понимаю, – грустно улыбнулась Лида.

С Вадимом у нее шла изнурительная внутренняя борьба. Временами она вырывалась наружу, как лава из кипящего вулкана, и тогда они ссорились. Вадим исчезал, но не теряясь из виду. Перезванивались, мельком виделись, не испытывая ни боли, ни ревности. «Он хочет меня наказать – усмехалась она, – воображает, будто я плотва на кукане? Пусть, не будем тратить время впустую».

«Ты ненормальная, – крутила пальцем у виска Надежда. – От вашей паршивой пьесы тошнит, я бы твоего Пигмалиона давно послала. Тоже мне, супермен выискался».

Но Лида колебалась. Она чувствовала с Вадимом внутреннюю связь, даже власть над ним. Их ссоры не слишком беспокоили, не огорчали ее, а то и радовали – всегда добавляли перца при примирении. Но и после долгих размолвок ноги не несли ее сами к нему, не заставляли бежать. А тут… С ней что-то происходило, она переставала понимать себя.

Лида вспомнила первую ночь с Егором. Память с услужливой готовностью перенесла ее в его небольшую квартиру. Они без конца пили кофе, сухое вино, о чем-то болтали. Егор много курил, нервничал, особенно когда повисала неловкая пауза и предстояло на что-то решиться, а он все не мог, боясь обидеть ее, словно школьник. В его неуклюжести, в улетучившейся уверенности чувствовались и чистота, и милая трогательная нежность, которая нравилась и возбуждала.

Лида улыбнулась, встала с кресла, отошла к окну. Давно опустилась ночь, в проеме между портьерами чернело беззвездное небо. Егор приблизился к ней вплотную, с тревогой посмотрел в глаза, ища поддержки, одобрения, отклика, и она прижала его голову к своей щеке, успокаивая, будто ребенка, шептала какие-то слова, гладила по волосам, мягко целовала в шею, чувствуя, как дрожит его тело. Лида с наслаждением вбирала в себя его дрожь, и та разливалась по ней счастьем, благодарностью, растущим желанием. В охватившей их отрешенности от всего на свете рассудок еще успел шепнуть ей, что для любви стыд не слишком дорогая цена, прежде чем она толкнула Егора на тахту, уже зная, что любое ее действие будет чудесным подарком. Она читала это в его счастливых глазах.