Марион. Мне всегда 13 - Нора Фрейсс

Этот разговор внезапно вспомнился мне вскоре после твой смерти и поразил до глубины души. Накануне 14 февраля, дня всех влюбленных, ты, маленькая обезумевшая девочка, отказалась от жизни, поскольку перестала быть принцессой в глазах ученика четвертого класса. Какая чудовищная нелепость!

Мы снова спросили у полицейских, не оставила ли ты письма. Они пообещали, что если что-то найдется, то мы узнаем об этом первыми. Они забрали с собой информационный материал – твой мобильный телефон. И предложили нам психогическую помощь. Помощь в чем?

Мы должны были во всем разобраться, срочно. Найти слова, которые открыли бы нам правду, сказали бы о той боли, которую ты испытала в тринадцать лет, моя бедная девочка. Вечером мы рылись в твоей аккуратно прибранной комнате как воры – безудержные, сгорающие от нетерпения, жадные до знаков.

В твоей старой сумке мы нашли ключ – предположительно от твоего шкафчика в колледже. Выходит, ты не пользовалась им с декабря, с тех пор как мы подарили тебе новую сумку. Новая сумка была собрана с присущей тебе тщательностью. Пенал, тетрадки – все на своем месте. Мы решили проверить твой дневник. Их было два.

Мы с отцом непонимающе смотрели друг на друга. Как у тебя могло оказаться два дневника? Мы лихорадочно раскрыли один из них. Тот самый, о котором мы знали – тот, который ты давала нам на подпись после того, как потеряла первый. Образцовый дневник примерной ученицы, без проблем.

Затем мы схватили второй дневник, он словно обжег нас. Тот самый дневник, который ты потеряла в январе. Выходит, ты нам лгала.

Задержав дыхание, мы пробежались по замечаниям учителей, которые ты хотела от нас скрыть. С декабря они писали об изменениях в твоем поведении, ужасной болтовне, многочисленных неоправданных опозданиях. В качестве подписи ты подделывала роспись твоего отца. Обычно дневник подписывала я.

Я помню тот день, когда ты сказала мне, что потеряла дневник. В ноябре или в декабре 2012-го. Мы искали везде. Я все время повторяла: «Мы найдем его, это невозможно». Ты беспокоилась: «Если у меня не будет дневника, я получу выговор». – «Сколько стоит дневник?» – «Около двух евро». – «Ты его потеряла и заплатишь эти два евро из своих денег». Мне нужно было подписать бумагу, подтверждющую, что ты его потеряла. «Спасибо, что купила мне другой». Я ничего не заподозрила. Я тоже теряла вещи.

Этот дневник, новый, фальшивый, я подписывала за два дня до твоей смерти, 11 февраля. Там было замечание от главного преподавателя, обращенное ко всем родителям: «Дети болтаются по коридорам во время урокав». Да, именно так, «урокав». Я спросила тебя, болтаешься ли ты тоже по коридорам. Ты вздохнула: «Нет, нет, я не болтаюсь».

Ты ввернула словечко и в тот дневник, который прятала от нас и который мы сейчас листали со сжавшимся сердцем. В нем своим детским почерком ты записала: «Марион будет как следует наказана».

Преподаватели продолжали записывать в него свои строгие замечания. Это началось 17 января 2013-го, за месяц до твоих похорон: «Телефон Марион звонил на уроке». Запись от 22 января: «За этот месяц Марион три раза опаздывала без уважительных причин, до пятницы 25 января она должна сдать сочинение об уважении устава в BVS (bureau de la vie scolaire)». 1 февраля, за двенадцать дней до твоей смерти: «Поведение Марион ухудшилось за последнее время: постоянно болтает, иногда даже нецензурно выражается во время уроков. Будем благодарны, если напомните ей о правилах поведения в школе».

Опоздания, болтовня, несделанные домашние задания… Как ты могла за несколько недель получить столько строгих замечаний, а мы ничего об этом даже не знали? Нас могли бы предупредить по телефону, по смс, по электронной почте… нас просто должны были потревожить! А ты, наша маленькая примерная девочка, к чему вся эта комедия, это скрытничанье? Ты держала нас за идиотов, за старых дураков, врагов, неспособных тебя понять? Ты боялась, что мы рассердимся, будем ругаться, накажем тебя, разлюбим? Чего ты боялась, когда прикрывалась дневником с фальшивыми отметками?

Меня охватило что-то вроде ярости. Я рассердилась на тебя за это. Как ты могла поступить с нами так? Врать и предпочесть умереть вместо того, чтобы сказать правду? Это так, Марион, ты ушла, чтобы только не открывать нам ту реальность, в которой ты пребывала? Ты в самом деле думала, что мы все – взрослые, дети, подростки – всегда идеальны? Считала ли ты, что мы неспособны прощать? Мы не настолько строги, ты прекрасно знала, что я все тебе прощаю, ты ведь всегда подробно рассказывала мне о своей жизни. Итак, почему?

Эти вопросы вертелись в моей голове проклятым круговоротом, в то время как мы с твоим отцом, обессиленные, опустив руки, были вынуждены признать, что ты вела двойную жизнь. Или, точнее, жила в четвертом измерении, в которое нас не пускала.

Тем не менее твой год в четвертом классе начался хорошо. Ты была в «4 С», с углубленным изучением испанского. Твои оценки за первый триместр были отличными. Когда в декабре мне сообщили, что по испанскому у тебя двадцать из двадцати, несмотря на то что ты совсем недавно начала его учить, я разрыдалась от радости. Когда я выходила с родительского собрания, ты спросила меня по телефону: «Ну что, мама, ты гордишься мной?» Да, я горжусь тобой.

Твой классный руководитель пел тебе дифирамбы, ведь ты была лучшей ученицей, прилежной, старательной на уроках: «Она супер, одна из лучших, мы рассчитываем на нее, если бы только было больше таких, как она…» Твои приятели частенько дразнили тебя «ботанкой». А потом ты влюбилась. Что произошло за эти два месяца? Да, верно, иногда ты выглядела грустной. Как подросток, который сомневается в своих чувствах и в чувствах другого, – ничего серьезного.

И мы провели эту первую ночь без тебя с нестерипмой болью внутри, терзаемые вопросом: почему ты не искала укрытия у нас, если настолько страдала?

В своей голове, затуманенной горем, я перебирала причины. Ты чувствовала себя слишком виноватой? Ты боялась нас разочаровать? Или мы были настолько плохими и недостойными родителями, неспособными тебя услышать? В любом случае я приходила в итоге именно к этому заключению. Неужели мы были родителями, слишком амбициозными по отношению к своим отпрыскам, чудовищными родителями, которых личность ребенка интересует меньше, чем тот образ, который он должен был воплощать?

Вечером после твоей смерти нам позвонили полицейские, чтобы узнать пинкод твоего телефона, они хотели с ним поработать. Конечно, уточнили они, нас проинформируют в первую очередь, в случае если удастся найти объяснение твоему поступку.

Днем, часа в три, мы отправились к Мариам, сообщить ужасную новость твоей сестре. Мы прошли через весь дом в игровую комнату. Я не смогла говорить. Твой папа очень мягко обратился к Клариссе: «Мы должны скзать тебе кое-что… Марион не болеет. Она умерла». Твоя сестра завопила, вытаращив глаза. Этот взгляд сохранялся у нее на протяжении еще нескольких месяцев.

Твой отец взял ее на руки, они плакали вдвоем. Затем отец выдохнул: «Но ты, ты с нами, наша маленькая девочка». В одно мгновение она из средней дочери превратилась в старшую. Она пожелала остаться у Мариам поиграть еще немного. Мы вернулись за ней чуть позже, а еще забрали Батиста у Захии. Мы держались… Все вчетвером, прижавшись друг к другу.