Возвращение - Дмитрий Манасыпов

Он уже подумывал о том, насколько будет невежливо уйти оттуда, куда многие просто мечтают попасть, когда сзади его цепко взяли за локоть.

– Меня сейчас не заметно, так что сделай вид, что просто задумался. У тебя в правом кармане флеш-карта. Уходи с приема минут через пятнадцать, когда основная часть приглашенных двинется к выходу. Обязательно посмотри сразу же, как приедешь домой, и действуй, быстро действуй. Я уже ничем не смогу помочь, так как меня, скорее всего, возьмут прямо здесь. Лось, это нужно остановить…

Точинов почесал по старой привычке лоб. Каждый раз, когда он задумывался, рука сама тянулась туда. Поправил очки и лишь потом оглянулся, осторожно, так, чтобы со стороны казалось, будто его интересует только официант с подносом. Взял вытянутый фужер на тонюсенькой ножке, отпил и пошел в сторону собственного директора, куртуазно беседующего с представителями министерства обороны, курирующими деятельность института.

Шампанское, золотистый брют с крохотными пузырьками, наверняка было прекрасно. А каким еще может быть шампанское, подаваемое здесь? Но вкуса Точинов не почувствовал, мысли были далеко от ощущений, передаваемых вкусовыми рецепторами. Серега, один из тех трех, что знали его как Лося тогда, в веселые и разухабистые студенческие двухтысячные. Не узнать его голос он не мог, хотя видел его в последний раз очень давно. И сейчас Точинов был не на шутку встревожен, хотя… это было неправильное определение. Испуган, именно так.

Серега, как и Лось, работал в одном из таких же закрытых институтов. Специализации у них всегда считались в чем-то схожими, но в чем-то абсолютно разными. А вот совершенно общего было совсем немного, вернее, общим являлось исследование лишь в одной теме. Той самой, что напрямую касалась его, Точинова, падения и невыездного положения… Тема эта была – Район.

Когда основная толпа гостей двинулась к выходу, в голове профессора уже на полную мощность работал его личный суперкомпьютер. Вариантов, которые просчитывались, было совсем немного, и оставалось лишь добраться до дома и получить подтверждение одного из них. Шеф несколько раз покосился на него, когда они ехали в директорском автомобиле по никогда не спящему городу. Возможно, даже хотел спросить – в чем дело, так как обмануть его было сложно. Но так и не спросил.

Дождавшись, когда шаги сопровождающего до двери охранника стихнут, Точинов, не снимая обуви, прошел на кухню. Квартира была большой, уж на что, а на это Институт не поскупился. Но работать в своем кабинете, таком просторном и вроде бы удобном, он не любил. Ему хватало ноута на кухонном столе, здесь было уютнее, что ли. Кофеварка под рукой, постоянно готовая к работе. Холодильник, в котором всегда стояла бутылка молока и на тарелке лежала постоянно успевавшая чуть заветриться нарезка из сырокопченой колбасы и сыра. Пепельница и несколько открытых пачек сигарет. Курил он много и здесь же, не утруждая себя походами на лоджию, в подъезд или в туалет. Смысл, когда ты живешь один и вытяжка на кухне работает прекрасно?

Бук ожил, засветившись дисплеем. Флешка вошла в разъем, Точинов щелкнул мышкой, заставляя открыться сразу, а не ждать автозапуска. Когда мелькнуло красное окошечко и мелодичный женский голос неожиданно запросил пароль для входа, сомневался он недолго. Общее, по-настоящему общее, у них с Сергеем было одно.

Длинные пальцы с желтыми следами никотина быстро пробежали по клавишам, набрав единственное дорогое имя, которое так и осталось навсегда дорогим, – Марина. Электронная собеседница подтвердила, что Точинов не ошибся, и на экран немедленно начала выводиться информация. Графики, таблицы расчетов, аналитические данные, схемы и символы химических соединений. Все это было свернуто в очень сложную систему, давно разработанную умными головами специально для того, чтобы непосвященный, случайно увидевший ЭТО, так ничего и не понял. Путь, по которому следовало пройти для получения логических переходов, был один, и его вводили в подкорку с помощью гипнограммы. Иначе было нельзя.

Через час после того, как перед ним развернулась объемная схема содержимого флешки, Точинов откинулся на спинку стула, достал сигарету и закурил, жадно затягиваясь. Несколько затяжек, и в пепельнице оказался лишь фильтр. Прикурив вторую, он понял, что пальцы дрожат крупной, неконтролируемой дрожью. И было отчего.

Он ненавидел объект «Ковчег» за то, что тот смог сделать с тем городком. Ненавидел Гробового, все-таки сунувшегося тогда в то место, которое нужно было просто замуровать, а напротив поставить постоянный пост с автоматическими авиационными пушками на дистанционном управлении. И, может быть, тогда бы ничего не произошло, и не было бы всего того, что не давало спать ему по ночам. И еще Точинов сильнее всего ненавидел самого себя.

За то, что тогда не смог помешать случившемуся. За беременную девушку, которую поместили в лабораторию и вырастили в ней то, что ему хотелось уничтожить сразу же после рождения. За кадры, которые доставляли военные и за которые платили своими жизнями. За больше чем пятьдесят тысяч живых и невиновных людей, которых в одну ночь накрыла Волна, изменив и их самих, и то, что было для всех них домом. Простить этого себе Точинов не мог, хотя понимал, что все, что можно было сделать тогда, сделал. Но разве можно заткнуть собственную совесть? То-то, что нет, ее нельзя заткнуть и нельзя утопить в алкоголе, как он пытался сделать сразу же после того, как его, орущего матом, выгрузили с борта МЧС, привезшего в Москву тех, кто тогда был на вечеринке в честь чьего-то там дня рождения. И только благодаря этому оказавшихся за десяток километров от Радостного. Города, в котором в тот момент бушевала безумная, прореженная молниями, мощь и зелень Волны. А после нее, что стало с ним и его жителями после нее?!!

А сейчас… Господи ты Боже, что же может произойти сейчас?!! Когда до него полностью дошел весь ужас, содержащийся на флешке, по позвоночнику отчетливо пробежала ледяная дрожь. Он долго сидел, невидяще смотря в уже погасший монитор бука, курил и думал о том, что узнал. Решение, которое само возникло в голове, нисколько не удивило Точинова. Потому что оно могло быть абсолютно верным в данной ситуации. Профессор встал и грузно потопал в комнату, которая единственная из всех четырех была обжитой.

Посмотрел на фотографию, стоящую на полке шкафа с книгами. Провел пальцами по ее гладкому стеклу. Он был старомодным и не любил всех этих новых объемных изображений. Тем более что эта была ему особенно дорога. Редкие минуты, когда Точинов был со своим сыном от единственного брака, чаще всего никто не снимал, потому что они всегда были вдвоем. Как тогда в парке оказалась молодая женщина с цифровой «зеркалкой», которая сняла их? Счастливых, довольно смеющихся у стенда с пневматическими винтовками, говорящих о чем-то своем. Кажется, он хвалил тогда сына за то, что тот сбил все-все мишени. Но это и неважно, потому что тот случай был единственным и оказался таким нужным. Они с ней обменялись электронными адресами, и Точинов чуть было не забыл о снимке, когда вдруг пришло письмо с вот этой вот фотографией. Лешка, Лешка…

В горле встал комок, но он сдержался. Достал с полки старенький мобильный телефон, который держал постоянно заряженным и с полным счетом. Номеров в нем было мало, и никто не знал о том, что у Точинова вообще они есть.