Ликвидаторы. Чернобыльская комедия - Сергей Мирный

ОФИЦЕР: Да не ори ты на весь мир! (Тянет Пата назад.) Идиот!

В окне появляется полная Надюша.

НАДЮША: Какие еще сборы перед праздниками? Ты что, очумел? Мы ж к моим на праздники едем, мы же пообещали!

ПАТ (в дверях такси): Я все купил, что ты написала! Вон, на скамейке…

НАДЮША: Ты бы меньше с приятелями лясы под магазином точил! Опять вляпался!

Буйно цветет яблоня у скамьи.

Лица «нахватанных» мужчин за стеклом отъезжающего такси. Выглядывают, словно рыбки из аквариума.

На поляне посреди соснового леса.

Отдельными кучками на траве лежит «бэушное» (бывшее в употреблении) военное обмундирование – брюки, гимнастерки, ремни, сапоги, портянки, головные уборы, летние кальсоны, белые нижние рубашки, черные погоны…

Мужчины всех возрастов, собрав себе комплект, уходят и переодеваются: снимают гражданское, остаются голыми, одеваются в военное, заталкивают гражданское в заплечные вещевые мешки из темно-зеленой ткани…

Такси подвозит новых мобилизованных. Выходят, ошалело смотрят вокруг. Не веря тому, что видят, подходят к обшарпанным столикам.

Называют свои фамилии, их отмечают в списках. Идут к кучам обмундирования, продолжая оглядываться…

Пат обалдело хлопает глазами вокруг, чешет внизу живот и подтягивает обвисшие спортивные брюки.

Мордастый заготовитель стоит на длинной грузовой машине-фуре.

Под ней, на земле, – человеческая толпа бушует, и этот откормленный мужик возвышается над селом Лебедичи, как большой начальник на трибуне в день всенародного праздника.

Рядом с ним установлена большая платформа – весы.

По наклонным толстым доскам поднимается на машину упитанная корова.

Заготовитель принимает от населения скот.

ЗАГОТОВИТЕЛЬ (орет на всю деревню): Сдавайте, сдавайте! Пока принимаю! Пока деньги есть!.. (Потрясает пачкой тертых рублей, трешек, пятерок, десяток.) Сдавайте – пока еще деньги есть! (Смотрит на весы, двигает грузом по линейке туда-сюда, взвешивает…) Та-а-ак… 350 килограммов.

ПОЖИЛОЙ КРЕСТЬЯНИН: Какие 350?.. Да ты что?! (Смотрит на линейку весов снизу, из-под платформы.) Она же все 450! Еще с чем-то… (Возмущенно.) Да ты вообще уже!.. Лучшая корова в селе!

ЗАГОТОВИТЕЛЬ: Ну и оставляй ее тогда себе! «Первая корова на деревне»… Забирай! (Стегает корову прутом, сгоняя с весов к доскам эстакады.) Сдавайте, сдавайте! (Над головами людей, повернувшись к домам.) Пока у меня еще деньги есть!

ПОЖИЛОЙ КРЕСТЬЯНИН: Да… (Опускает голову.) Да давай уже… (Себе под нос.) сукин сын… Куда денешься… Прощай, Веселая. Прости меня…

Протянул заскорузлую ладонь вверх, не глядя, взял деньги, которые ему ткнула рука сверху, и, пряча взгляд и от коровы, и от людей, пошел прочь.

В селе Лебедичи идет эвакуация.

Во дворе, полном вишневых деревьев, возле дома – Оксана и ее бабушка спорят. Об одном и том же. В сотый раз.

БАБУШКА: Поезжай, Оксана, ты еще молодая…

ОКСАНА: А вы, бабушка? Все ж едут!

БАБУШКА: А я останусь. За домом присмотрю.

ОКСАНА: И я с вами!

БАБУШКА: Ты уезжай. (Оксана делает лихорадочные движения.) А то прокляну. (Умоляюще.) Ну поезжай же, Оксанка. Не навек же это… Немцев – и тех пережили…

Трижды целует Оксану, крестит, дает ей уже готовую сумку: «С Богом!»

Возвращается домой, тренированно снимает котомку с гвоздя в притолоке.

Без спешки, уверенно идет огородом по тропинке, привычно забрасывает котомку за плечи и, дойдя до опушки, словно испаряется в лесу…

На центральной улице села автобусы тронулись. Из еще открытых дверей Оксана оглядывается…

Из окон – высовываются лица детей…

И дети, и взрослые смотрят назад: прижались к окнам, расплющили носы о стекло… Словно рыбки в аквариуме.

На фоне их полупризрачных лиц в окнах автобуса отражается, уже как нечто нереальное, их и не их уже село…

Нежно бело-розово цветут вишни в селе Лебедичи.

Под лобовым стеклом автобуса ЛАЗа лежит полиэтиленовый пакет, в нем – кулич и крашеные яйца.

Навстречу по асфальтовой трассе движется военная колонна: среди ясного дня горят фары БРДМов – бронированных разведывательных дозорных машин, – советских джипов УАЗов, армейских грузовиков с брезентовыми прямоугольниками-навесами для людей наверху, с полевыми кухнями на прицепе… В квадратике-окошке первой бронемашины мелькает лицо солдата-водителя…

…Внутри передового БРДМа, под лобовым окошком, – сухой паек: пара буханок хлеба, большая жестяная банка тушенки, покрытая толстым неровным слоем светло-коричневой смазки и кое-как обернутая бумагой – грубой и серой, рядом несколько банок поменьше – «Хамса в томатном соусе».

Навстречу движется колонна автобусов ЛАЗов: один за другим без конца-края наполненные людьми – мужчинами, женщинами, детьми…

…Автобус и передовой БРДМ встречаются – колонны, как поезда, с шумом несутся одна мимо другой: первая – подальше от последствий взрыва, вторая – как можно ближе: в эпицентр…

За мелькающими колоннами – на обочине стоит молодая женщина в домашнем халатике, рядом – мужчина в спортивных брюках и домашних тапочках на босую ногу. Женщина держит за руку ребенка, муж – эмалированный детский горшок… Это все. Больше у них ничего нет.

Мужчина поднимает руку, голосует – снова и снова просит подвезти. Автобусы проносятся, не останавливаясь, – их тени мелькают по женщине, по мужчине, по ребенку…

Город Припять эвакуировали одной колонной. В ней было 1100 автобусов. Она растянулась по трассе на тридцать километров.

Пыль. Цветут сады у дороги.

Огромное тусклое и низкое помещение. Влажный пар висит туманом. До самого потолка – белая блестящая плитка на стенах. Пол из красного кафеля, с множеством заплат из желтого кафеля и серых цементных «пломб», с выбоинами – незаделанными плоскими ямками.

Это баня. Здесь моются эвакуированные женщины, мужчины, дети… ВСЕ ВМЕСТЕ!!!

Никому ни до чего дела нет: все мылятся, моются, трут себя, своих детей – отмыться, немедленно, как можно быстрее отмыться![4]

…В предбаннике на пол падают остриженные волосы – русые, черные, седые… Детские кудрявые… Куча разноцветных волос на полу.

Мужчина отчаянно трет мылом остриженную наголо голову. Идет под душ… К выходу, к «звенелке»… Она звенит. Он возвращается, мылится снова…