Заводской район - Арнольд Львович Каштанов

Валя огляделся и вытаращил глаза. Николаем Александровичем звали Важника, но его здесь не было. Тоня явно обращалась к нему, Вале.

— Николай Александрович, снабженцы опять завезли щелок с низким удельным весом. Я вот с Корзуном советуюсь: что делать?

Валя сообразил, что происходит, напыжился, как будто он Важник, но сказал свое:

— Что делать? Селитру пробовать.

Тоня показала ему кукиш и крикнула Корзуну:

— Так что ж нам делать? Не останавливать же цех!..

Корзун засопел и разразился беспомощной руганью, поминая снабженцев.

— Перед фактом, Брагина, ставишь, да? Какой удельный вес щелока?

Тоня зажмурилась от удовольствия: другой разговор.

— Один и две десятых.

— Ну, это еще терпимо…

— Николай Александрович, — сообщила она радостно Тесову. — Корзун говорит, терпимо.

Еще бы! Как будто у него могло хватить духу при Важнике потребовать, чтобы остановили цех. А теперь, раз он сам разрешил нарушение, пусть и распоряжение пишет сам на себя. За низкое качество. Свои сорок рублей Тоня отстояла. Да и не только деньги. Она знает: в цехе всегда в любой мелочи надо быть победителем. Только тогда легко.

— Так как жизнь, Антонина? — Корзун, спасая свое достоинство, пытался перевести разговор на приятельский тон.

— Отлично.

— Степану привет. Видел его вчера в булочной. Эксплуатируешь мужа.

— Вас поэксплуатируешь…

Она повесила трубку.

— Тесов, отчего Корзун твою селитру мне не предложил?

— А шут его знает.

— А ты поинтересуйся. Тут что-то не так.

Валя принял это к сведению и сказал:

— Ну, Антонина, умеешь ты отбрехаться.

Хороша была бы она, если б не умела.

Отбрехаться — цеховое выражение. Это уже инстинкт — отбрехаться, права ты или виновата. Корзуну вот при неудачах нравится считать себя жертвой несправедливости. Ему хорошо. Но Тоня должна работать на плохом щелоке, у нее нет людей, двадцать седьмая лента из-за механика до сих пор стоит — и все зто не оправдания, за количество и качество стержней отвечает она. И за работу на плохом щелоке тоже. А грехи всегда есть, если про иные из них Корзун разнюхает, никак не выкрутишься. Главное — не трусить. Когда ты все время помнишь о своих грехах, обязательно на чем-нибудь попадешься.

Изолятор брака — открытая площадка между двумя воротами в обрубке — еле освещается запыленными лампами. Сюда краном свозят бракованные отливки. По серым чугунным этим холмам черными четырехногими жуками ползают в тумане контролеры и технологи. Изъясняются жестами. Трещат пневмозубила, визжат наждаки, и голосов не слышно. Недалеко стоит дробеметная камера, и стальные дробинки, минуя заградительные щиты, иногда долетают сюда. Они уже на излете, но бьют больно, и Тоня, ползая среди отливок, прикрывала глаза ладонью. Бывает спорный брак, по виду не отличишь: то ли брак плавки, то ли ее, Тонин. Опять нужно отбрехаться, и тут помогает репутация: Брагина всегда побеждает, с ней лучше не связываться, она «глоткой возьмет», она всегда права.

Лишь перед самым обедом Тоня заглянула в лабораторию, а там новый сюрприз — сухая прочность смеси девятнадцать килограммов вместо четырнадцати положенных. Федотова накрутила. Ну, Федотова…

— Корзун не заходил? — спросила Тоня лаборантку.

— Не видела.

— А Тесов?

— Бегал тут…

Тоня — к Федотовой. Катятся на оси по кругу тяжелые колеса в трехметровой чаше бегунов, разминают желтую смесь. Федотова притащила ведро щелока и привалилась спиной к заросшей загустевшим щелоком стенке. Отдыхает.

— Перекручиваешь, — сказала Тоня. — Девятнадцать килограмм дала на блок.

Федотова встрепенулась, перегнулась через стенку чаши, из-под бегущего катка выхватила жменю земли и стала разминать ее между пальцами. Глаза ее испуганно заморгали.

— Як же это я…

Заревела сирена, и сразу остановился конвейер, перестали стучать машины. В тишине стали слышны голоса людей в цехе. По проходу шли на обед стерженщицы.

— Пойдем обедать, — сказала Тоня.

— А, не хочется, — сказала Федотова, а сама пошла за Тоней. Даже в этом она не умеет отказывать. Все же она очень устала и нерешительно остановилась у конторки: — Посижу трохи…

— Я тебе из буфета что-нибудь принесу. Вот что, ночью отдыхай, а завтра выходи в первую смену до конца недели.

Ну вот. Теперь нужно кого-то посылать в ночь вместо Федотовой. И некого. Хоть бы Гринчук завтра пришла.

— Что с Гринчук, не знаешь? — спросила она.

— Мабыть, осложнение?

— Какое осложнение?

— Ну в голову.

Осенью Федотова три недели пролежала с воспалением легких, с тех пор она неравнодушна к медицинским терминам. Но у Гринчук не «осложнение». В прошлый четверг она появилась в марлевой повязке — от правого уха через всю голову поверх черных, с проседью гладких волос. Гринчук прятала повязку под платком, но кто-то увидел. Опять она, оказывается, поссорилась с мужем и он нахлобучил ей на голову кастрюлю с горячей картошкой.

— …Врачи ее напугали, — рассказывала ей одной известные подробности Федотова, — говорят, след останется. Знаешь Галину… Она сгоряча — в милицию. Протокол составили, на два дня мужика забрали. Уж и просила она за него, да поздно хватилась… Нешта там разбираются?

Федотовой приятно пожалеть Гринчук. Она любит жалеть. Уж, кажется, столько натерпелась от вздорной своей Галины, а вот поди ж ты. Впрочем, как же иначе? Галина — деспот, а деспота лучше любить. Тогда как будто и нет деспотии.

Очередь в столовой вытянулась человек на пятьдесят, но туннельщицы стояли близко от раздачи. Тоня попросила, чтоб взяли ей обед, а сама пошла в буфет за молоком и сметаной для Федотовой. Она задержалась там, и за это время гороховый суп в тарелке подернулся твердеющей по краям зелено-желтой неаппетитной пленкой. Тоня торопливо съела суп, потом посмотрела на клейкий серо-коричневый бифштекс с холодными макаронами и, вздохнув, решила не есть. Лучше бы она взяла сметану с булочкой.

— Вот ты где, Антонина. Почему вчера на цехкоме не была?

Придвинув стул, сел сбоку предцехкома Андрюшин. Андрюшин, должно быть, еще с детских лет смирился, что фамилию его превратили в имя, и не замечал этого. Вечно он выбирает для своих дел неподходящее время, можно подумать — самый занятой человек.

— Забыла, Андрюша. Что-нибудь срочное?

— Жилье распределяли с Важником.

— Как распределяли? Корзун первый на очереди.

— Корзун отказался.

— Ну?! Почему?

— Откуда я знаю? Дали Сущевичу.

Ясно. Сущевич — опытный механик, его стальцех от них сманивает. Важник старается его удержать. А Корзуном он не дорожит. Бедняга Корзун, столько лет ждал квартиру… Мог же не отказываться, все права были у него. Струсил.

— Это точно?

— При Корзуне решали. Владимир Михалыч!

Корзун стоял в очереди, показал жестом: получу обед и подойду.

Андрюша очистил место на столе, разложил бумаги.

— Подпиши протокол. Ты же у нас жилбытсектор.

Тоня