Причуды Артура - Эрве Гибер

В первую ночь, когда они отправились в лес, Артура и Лапочку настигла темень: они взяли с собой смастеренные как попало кинкеты, луна не желала помогать в их предприятии, а нечто неведомое, будто нарочно, разбило ламповое стекло и развеяло пламя по ветру. Собираясь бежать прочь, они руками и ногами запутались в сетях. К ним стал приближаться орел, он кругами опускался все ниже, мрачный шум его крыльев уже отметал в стороны пряди волос и бил по щекам, они напрасно вцепились друг в друга, но орел пощадил их и, вместо того, чтобы наброситься, решил вернуться к выводку.

Из суеверия отец Фальконе не выбрасывал сердца птиц, которых потрошил, он хранил их в большой бутыли, наполненной спиртом, деревенские дети об этом знали, и ходило множество легенд об этих сердцах, но отец Фальконе ничего с ними такого не делал, лишь называл их своими прелестными шариками.

Лапочка никогда не слышал низкого и пылкого голоса Артура. Целую ночь Артур, думая, что сможет заставить Лапочку услышать его, брызгал тому в ухо слюной столь исправно и обильно, что слюна перелилась из ушной раковины через край, а Лапочка уснул от усталости. Но наутро его ухо слышало. Артур постановил, что нормальный ребенок должен получить хотя бы минимальное образование, объявил себя приемным отцом и сам пошел записывать Лапочку в школу. Но каждый звук, проникавший Лапочке в ухо, даже самый слабый и даже тот, что исходил изо рта Артура, был для него пыткой. Самые нежные мелодии заставляли его вопить от бешенства. Он засовывал себе в уши все, что только могло сгодиться, пихал туда вату, поскольку видел, что иногда так делают, но еще, словно он вил гнездо, совал туда веточки, сучки и фантики от конфет. Когда Артур хотел прочистить ему второе ухо, он отбивался, будто бесенок, и закончилось тем, что Артур связал его. Второе ухо было также чудесным образом излечено, и по всей деревне пошла молва, люди просили о встрече, чтобы Артур натер им слюной горбы, удлинил маленькие члены или соблаговолил раскрыть те, у которых кожа никак не слезала с головки, один негоциант вызвался разлить слюну по бутылкам, дабы поставлять в далекие страны, но Артур отказывался от всех предложений, он боялся стать шарлатаном, говорил, что не хочет лечить иностранцев, незнакомцев, ему было чем заняться с его лодкой и птицами; может быть, однажды, совсем постарев и обнищав, он и примет такой заработок, но тогда дар уже оставит его, он знал об этом.

Лапочка привык к новым звукам и скорбел по привычным мелодиям, которые теперь перекрывал шум: отныне до него не доходили звуковые волны ни солнца, ни камней, ни чего-либо еще, к чему он прикасался или на что смотрел. Он сел на школьную скамью и, как все, ждал прихода преподавателя. Наконец, тот появился в изношенном сером пальто и берете, у него был искусанный пчелами толстый нос, а в руках футляр со скрипкой. Он написал на доске свою фамилию, это была корсиканская фамилия, похожая на название марки макарон, но никто не посмел засмеяться, был только первый день занятий. Преподаватель так и сказал:

— Вы не решаетесь засмеяться, поскольку сегодня первый день занятий, но через неделю вы будете шутить над моим именем у меня за спиной и прямо в лицо, пока что вы боитесь, вы еще не знаете, мягкий я или жестокий, но вот ты, да, иди сюда, поднимись к кафедре…

Вызвали Лапочку, и он поднялся к преподавателю. Месье Лючиони распахнул пальто и показал живот, он попросил стукнуть его. Лапочка не хотел, но преподаватель настаивал, чтобы ему отвесили тумаков, до тех пор, пока Лапочка не соблаговолил его легонечко пнуть. Преподаватель не был мазохистом, он всего лишь мечтал установить равноправные отношения с учениками. Лапочка был отправлен обратно на место и назван молодчиной. Потом месье Лючиони открыл футляр со скрипкой, прижал музыкальный инструмент к плечу, надавил на него подбородком и, бормоча что-то невнятное, принялся играть романс, хотя на самом деле он должен был преподавать ученикам литературу:

— Эта мелодия… напоминает мне о детстве… Я напевал ее дружкам, однако, не знаю, почему, когда я начинал ухаживать за девушкой, через пару недель ее хоронили, все они сгорали от лихорадки, тонули, не знаю, что там еще, но их чахлые тела не переносили моих объятий…

Весь класс взирал на месье Лючиони настолько ошеломленно, что он разгневался. В классе были и девочки, тем не менее, он воскликнул:

— Черт подери, вы же треплетесь друг с другом о том, что у вас между ног!

У Лапочки никогда еще не было семяизвержения, и он не понял, о чем шла речь. Встретившись с Артуром, он рассказал ему всё, и Артур в тот же вечер забрал Лапочку из школы. Он заявил:

— О таких вещам детям не говорят.

Ради великого наслаждения он мог кончиком перочинного ножа очистить и надрезать птичий анус, но в остальном оставался довольно стыдливым. Он записал Лапочку в церковную школу. Успех был не особый. Лапочка оказался весьма подкован во всех второстепенных дисциплинах — в музыке, рисовании, истории первобытного общества и, конечно же, в препарировании, но другие предметы не воспринимал. Его пороли преподаватели и дубасили товарищи, плюс ко всему Артур в конце первого полугодия прочитал в его школьном дневнике в графе общей характеристики: «лицемерный ребенок». Тогда он воскликнул:

— Ох уж мне эти заморыши!

Они вернулись в лес. Поймали орла или, может быть, орел поддался тому, чтобы его поймали, но они решили не убивать его ради мяса и перьев, опасаясь, что это тот самый орел, который прилетел в первую ночь и пощадил их. Орел был послушный, и они не торопились давать ему имя. Они связали его шпоры, прикрепили веревку к большой ветке и на рассвете пересекли пустынную деревню с пойманным орлом на плечах, никто их не видел, и тогда они решили, что можно заставить орла казнить несколько человек. Когда настанет ночь, они откроют слуховое окошко под крышей мансарды Лапочки и наугад, либо следуя определенному плану, выпустят голодного орла людям, всяким важным особам, на головы. Но сначала его нужно будет обучить.

Артур стал проворным ловцом: он выбрал одну пташку и снабдил ее специальной нагрудной накладкой, к которой прикрепил множество свитых из конских волос петелек, пропитал рыбьим клеем губку и обвалял затем в перьях куропатки. На опушке леса вместе с Лапочкой он построил глядящую на северо-восток землянку, укрыл ее ветвями и осторожно натянул дугами соединяющиеся меж собой нити, а с помощью связанных воронкой гладких ореховых прутьев смастерил ловчую сеть.

В молодости, о которой теперь вспоминал, проклиная себя, Артур прочитал научный труд о соколиной охоте, сожженный потом до последней страницы. Он не знал, что было множество разных видов птиц, что среди них встречались и глуповатые, и подлые, и дикие, и неподдающиеся приручению или же весьма своенравные. Но вспомнил, что должен был выбрать птицу с гордым взглядом, черным нёбом и восковицей, словно помеченной зернышком проса. Он проверил: корсаж у орла был белый, усеянный черными крапинками, а манишка, когда ее касались солнечные лучи, рыжеватой. Он накинул капюшон на крикливую птицу, надел ей на коготь колечко и сделал пару прижиганий в надклювье. Чтобы ослепить, он обездвижил орла, пришив ему нижнее веко, которое перед этим поднял, стянув две нити поверх головы, после он постепенно ослабит их. Он сделал это, потому что птица пугалась, когда видела его лицо, и его протянутая рука была ей противна, он должен был позаимствовать перчатку Лапочки. Он боялся, что тот однажды сбежит, прихватив орла, и потому сказал: