Враг мой - дневной свет - Лисина

шпаны стиснет ее едва выросшие грудки где-нибудь в раздевалке и проделает с ней все запретные штучки, о которых не принято говорить вслух. Но, конечно, ее никто не тискал. Пусть лет в тридцать она и научилась понимать свою привлекательность, и умело подавала ее немногочисленным любовникам, в четырнадцать она выглядела, как замухрышка без намека на женственность.

Школа быстро подошла к концу. Листок календаря, смятый, упал в мусорную корзину. Июнь звуками вальса закружил выпускников и пинком под зад вышвырнул их во взрослую жизнь. Галя треснулась больнее всех. Разве могла она предположить, что та нелепая, непродолжительная возня в пустом кабинете истории, превратит ее в женщину с кругленьким пузиком и отекшими ногами. Да никогда в жизни! Она с трепетом вспоминала, как Гриша — синеглазый, русоволосый красавец, проводивший все свободное время по барам и притонам, просаживающий все выигранные или украденные деньги на выпивку и наркоту, вдруг захотел ее, объявив о своем желании безо всяких церемоний. И она пошла с ним, завороженная его силой и одновременной слабостью: он уже и дня без наркотиков прожить не мог.

После ночи выпускного бала Галя больше не видела отца своего ребенка. Конец его был вполне предсказуем: передозировка, кома, смерть. Она узнала об этом, спустя много лет, и, верная себе, даже всплакнула над его ничтожной судьбой.

Ребенка она решила оставить, наплевав на мнение матери — проницательной, занудливой женщины, вечно сующей нос во все дела, но от слов, брошенных вскользь, в порыве ссоры, ей не раз становилось тревожно: «Вот родится урод какой-нибудь, вспомнишь меня, да поздно будет!»

Димка появился на свет немного раньше срока. Он сразу покорил ее сердце: маленький и беспомощный, он уже был любим и защищен. Она никого не считала таким красивым и замечательным. Сердце ее ныло всякий раз, стоило ей взять его на руки и заглянуть в розовое сонное личико с ямочкой на подбородке. Он стал ее любовью, страстью, целью в жизни. Ей уже начало казаться, что сын — ее счастливый талисман, и с его рождением она возвысится над толпой серых, одинаковых людей.

Мать неслышным призраком притаилась за спиной Галины, словно ожидая и призывая на нее беду. Она молчала и только застывала иногда, глядя на Димку своими круглыми, безо всякого выражения, глазами.

Когда мальчику исполнилось пять лет, Галина впервые заметила в нем некоторую странность: он прятался от света под деревья, под скамейки, за заборы, и принимался капризничать, стоило солнцу начать припекать. Все игры его стали напоминать побег от света или прятки.

— Очень чувствительный ребенок, — улыбаясь, пояснил доктор матери, закончив осмотр Димки. — Нежная кожа не обладает должным уровнем пигмента, вот ультрафиолет и жжет его.

— Но раньше такого не было! — Галина с тревогой покосилась на скучающего сына.

— Болезни, к сожалению, приходят с возрастом, — пожал плечами врач, — понаблюдаем его, возможно, помогут крема с защитой от солнца.

— И что же мне теперь не гулять с ним?!

— Ну что вы?! Гуляйте на здоровье, только в тенечке.

Долгое время Галина так и поступала. Она выводила Димку ранним утром и вечерами, а в пасмурную, но сухую погоду, он блаженно носился по двору целыми днями. Казалось, проблема решена, но к ней добавилась еще одна, куда более серьезная.

Однажды в дом к Галине и Димке (мать к тому времени уже умерла) пришел продавец постельного белья. Таких продавцов бродило по округе великое множество. Они предлагали то дубленки из искусственного меха, то кухонную утварь, то утюги, то постельные принадлежности. Цены у этих «коробейников» были значительно ниже, чем на рынках или салонах, и хозяйки охотно пользовались их услугами. Галина не была исключением. Она спокойно открыла дверь и впустила молодого человека с большой сумкой на порог. Розовые, голубые, синие, зеленые простыни и наволочки привели ее в восторг, и она, собрав в охапку понравившееся белье, понесла его на диван в прихожей. Молодой продавец, довольно улыбаясь, последовал за ней. Вдруг улыбка его сползла с лица, как по волшебству; дыхание прервалось, а ноги сами повернули к выходу. Галина вскрикнула и выронила белье на пол, покачнувшись и чуть не упав сама. Визг, раздавшийся внезапно, приковал ее к месту. Она даже не заметила, как со всей силы ударилась о журнальный столик. Уши заложило, но визг не прекращался.

Парень торопливо шагал к двери, поминутно оглядываясь, а за ним с разинутым во всю ширь ртом мчался Димка, издавая тот страшный нечеловеческий звук. Галина приросла к ковру. Визг уже забрался в самые сокровенные уголки мозга и дребезжал там на одной ноте, сводя с ума.

— Уберите его! — вдруг заорал парень и стал швырять в Димку упаковками белья, выхватывая их из сумки. Визг стих только для того, чтобы перейти в рык. Мальчик подпрыгнул и вцепился зубами в руку продавца. Брызнула кровь. И тут Галина очнулась.

— Дима! Прекрати немедленно! Прекрати! — она кинулась к сыну и рванула его на себя. Они оба упали на спину, только Галина еще ушиблась затылком о пол. Парень, плача и матерясь, прижимая к груди покалеченную руку, бросился вон из дома с криком:

— Я вернусь с милицией!

И тут же все стихло. Галина с трудом выползла из-под придавившего ее тела ребенка. Она не могла думать, она пока просто хотела убедиться, что сын ее жив и здоров. Повернув его к себе, она снова чуть не упала: его глаза были злобно вытаращены, а изо рта торчал кусок плоти с ободранной кожей и редкими волосками. Тошнота подступила к горлу, когда по подбородку ребенка потекла кровь, капая ему на рубашку.

— Выплюнь! — хрипло выдавила она, зажимая рот ладонями. — Выплюнь немедленно!

Димка вытолкнул кусок языком, и он шмякнулся рядом с ней, противно чмокнув.

— Какой ужас! — трясясь от нервных рыданий, она попыталась встать.

Необъяснимое, ужасное нечто заволокло ее рассудок, мешая думать. Перед глазами все еще стояла безумная сцена, в которой ее тихий, веселый ребенок играл роль бешеной собаки, чуть не разорвав человека прямо на ее глазах.

— Дима? — она позвала его, не зная еще, что скажет. — Дим? У тебя ничего не болит?

Серые глаза внимательно посмотрели на нее. Челка упала на лоб густым завитком, щеки побледнели. Все в порядке, только губы в крови! Боже! В чужой крови! Самообладание снова чуть не покинуло ее, но он ответил ей, как отвечал всегда на подобные вопросы:

— Нет, не болит, — он даже чуть пожал плечами, мол, чего у меня должно что-то болеть, это же нормальное дело для меня — покусать вонючего коммивояжера.