Стёртая - Тери Терри

– Кайла, чем бы ты хотела сегодня заняться? – спрашивает мама.

Мама круглая и колючая. И нет, это нисколько не нелепо. Пусть она мягкая и полненькая, но глаза у нее острые, а слова резкие, отрывистые.

Машина сворачивает на дорогу, и я оборачиваюсь. Больничный комплекс знаком мне только изнутри. Он длинный и высокий. Бесконечные ряды маленьких зарешеченных окон. Высокая ограда, башни с охранниками через равные промежутки. И…

– Кайла, я задала вопрос!

– Я… не знаю.

Папа смеется.

– Конечно, Кайла, не беспокойся. Разумеется, Кайла не знает, чем ей хотелось бы заняться, ведь она не знает, чем можно заняться.

– Перестань, мама. – Эми качает головой. – Давайте поедем домой. Пусть Кайла немного обвыкнется, как и сказала врач.

– Конечно, врачи ведь знают все, – вздыхает мама, и у меня такое чувство, что они продолжают какой-то давний спор.

Папа смотрит в зеркало.

– А тебе известно, Кайла, что пятьдесят процентов врачей заканчивали школу с худшими в классе оценками?

Эми смеется.

– Ну ты и скажешь, – говорит мама, но тоже улыбается.

– А вы слышали про доктора, который не мог разобраться, где право, а где лево? – Папа заводит длинный рассказ о врачебных ошибках, и мне остается только надеяться, что в нашей больнице ничего такого не случалось.

Но вскоре я забываю обо всем на свете и о том, что они делают и говорят, и только смотрю в окно.

Лондон.

В голове начинает складываться новая картина. Новая Лондонская больница отступает, сливается с окружающим ее морем. Бесконечные дороги, машины, здания. Некоторые, вблизи больницы, потемневшие, с заколоченными окнами; в других жизнь бьет ключом. Белье на балконах, какая-то зелень, занавески трепещут на ветру. И повсюду – люди. Одни едут в машинах, другие идут по улицам пешком. Толпы людей, а еще магазины и офисы, и в них тоже люди, торопятся, спешат во всех направлениях, не обращая внимания на охранников, которых все меньше и меньше, чем дальше от больницы.

Доктор Лизандер много раз спрашивала меня об этом. Откуда у меня это стремление наблюдать и все знать, запоминать и организовывать все отношения и положения?

Не знаю. Может быть, мне не нравится ощущение пустоты. Вокруг так много недостающего, того, что нужно исправить.

В те дни, когда я только училась ходить, ставить одну ногу перед другой и не падать, я обошла все, какие только могла, этажи больницы, сосчитала их и нанесла на карту в моей голове. Я могла найти любой сестринский пост, любую лабораторию, любую палату с завязанными глазами. Я и сейчас могла бы закрыть глаза и все ясно увидеть.

Но Лондон – другое дело. Целый город. Чтобы составить карту, пришлось бы пройти по каждой улице, а мы, похоже, едем по прямой к «дому», деревне в часе езды к западу от Лондона.

Конечно, в больничной школе я видела карты и картины. Каждый день в течение нескольких часов нас пичкали общими знаниями, вкладывая в наши пустые мозги столько, сколько они могли принять, готовя нас к выпуску.

Сколько именно – зависело от разных причин. Что касается меня, то я схватывала все, запоминала каждый факт, зарисовывала и записывала каждую деталь в блокнот, чтобы не забыть. Большинство других были не столь восприимчивы. Они только улыбались полусонно всем и всему. Когда нас зачищали, удовлетворенность и согласие в наших психологических профилях поднимали до верхних значений.

Что касается улыбок, то у меня и повышать было нечего ввиду исходного отсутствия.

Папа достает из багажника мою сумку и идет, насвистывая, с ключами в руке к дому. Мама и Эми выходят из машины. Я остаюсь на месте, и они поворачиваются ко мне.

– Идем, Кайла. – В голосе мамы слышится нетерпение.

Я толкаю дверцу. Сильнее и сильнее. Ничего. Смотрю на маму – выражение на ее лице полностью соответствует тону, и в животе у меня все стягивается и завязывается в узелок.

Эми открывает дверцу снаружи и объясняет:

– Тяни ручку вниз, а потом толкай дверцу. Понятно?

Она снова закрывает дверцу. Я берусь за ручку и делаю, как говорит Эми. Дверца распахивается, и я выхожу, радуясь, что могу размять ноги и потянуться после долгого сидения в машине. Из-за дорожных «пробок», отклонений от маршрута и прочих задержек один час обернулся тремя, и с каждым часом мама все больше злилась и раздражалась.

Теперь она хватает меня за запястье.

– Посмотри. 4.4 только потому, что не может разобраться, как открывается дверца. Господи, вот уж потрудиться придется.

Я хочу возразить, сказать, что это несправедливо и что дело не в дверце, а в отношении. Хочу, но молчу, потому что не знаю, что можно говорить, а что нельзя. Поэтому я ничего не говорю и только прикусываю изнутри щеку.

Мама идет за папой в дом, а Эми обнимает меня за плечи.

– Ты не обращай внимания. Она просто нервничает из-за опоздания с твоим первым обедом. А откуда тебе знать про дверцу, если ты в автомобиле никогда раньше не бывала, ведь так?

Она выдерживает паузу, и я снова не знаю, что сказать, но теперь по другой причине. Эми такая милая. Стараюсь улыбнуться – получается что-то слабенькое, но теперь уже непритворное.

Эми улыбается в ответ, и у нее это выходит много лучше.

– Пока не вошли, оглядись, ладно?

Справа от дома, там, где стоит машина, похрустывают и шевелятся под ногами камешки. Передняя лужайка – зеленый квадратик травы. Слева – большое, крепкое дерево. Дуб? Листья желтые, оранжевые, красные, много опавших. Листья опадают осенью, напоминаю я себе, а что сейчас? 13 сентября. По обе стороны от входной двери всклокоченные красные и розовые цветы роняют на землю лепестки. И так много пространства вокруг. Так тихо после больницы и Лондона. Я стою на траве и глубоко вдыхаю прохладный, свежий воздух. В нем запах сырости, жизнь и умирание – как и в опавших листьях.

– Идем? – говорит Эми, и я следую за ней в холл. За ним комната с диванами, лампами и столиками. На стене – огромный, плоский черный экран. Телевизор? Он гораздо больше того, что был в больничной рекреационной. Правда, там меня после первого раза к телевизору больше не подпускали – начались кошмары. Эта комната ведет в другую – с длинными рабочими поверхностями, шкафчиками вверху и внизу и здоровенной духовкой, перед которой склонилась со сковородкой мама.

– Иди в свою комнату, Кайла, и разложи до обеда вещи, – говорит она, и я вздрагиваю.

Эми берет меня за руку.

– Сюда. – Она тянет меня в холл, потом по лестнице наверх, в другой холл – с тремя дверьми и еще одной лестницей.

– Наши комнаты – здесь, папина и мамина – выше. Вот это – моя дверь. – Эми указывает направо. – Там, в конце, наша общая ванная. У них – своя, наверху. А вот эта – твоя. – Она кивает на дверь слева.