Стёртая - Тери Терри

– Что рисуешь?

Показываю. Полумама, полудракон. В разных позах. Изрыгает пламя, летает над домом.

Эми смеется.

– Господи. Смотри только, чтобы она не увидела. Надо будет спрятать это и…

Она замолкает. Хмурится. Смотрит на мою руку. Левую руку, которая держит карандаш. Страх просачивается в живот холодными струйками.

– Вот уж не думала, что ты левша. Меня правой рисовала.

– Я и есть правша! И всегда правой работала. А сейчас просто переложила карандаш, чтобы передать тебе блокнот.

– О… Да, конечно. Извини, – говорит она и улыбается.

«Лево» вибрирует – 4.6.

– Шоколадку? – предлагает Эми.

Я качаю головой.

– Себастиана.

Она открывает дверь и вскоре возвращается с котом, которого кладет мне на колени. Себастиан мяукает, выражая свое недовольство тем, что его целый день не впускали в комнату. Я поглаживаю кота, и он, урча, укладывается, вытягивает лапы и выпускает коготки.

– Поешь? – спрашивает Эми.

– Немного погодя.

Уровень поднимается до 5, и она уходит вниз смотреть телевизор. Я обнимаю Себастиана и прижимаю к себе так сильно, что он начинает выгибаться и протестовать. Отпускаю.

Почему я солгала?

Потому что боялась. Боялась Эми? Да это же безумие. Но страх был, невыдуманный, настоящий. Как будто Эми могла быть тем, с кирпичом.

Поднимаю левую руку. Поворачиваю из стороны в сторону. Пальцы выглядят нормально, никаких шрамов нет. Я почти могу убедить себя, что ничего особенного не случилось, что все придумало мое подсознание. Что сон вызван именно этим осознанием способности рисовать левой рукой. Никаким воспоминанием он быть не может. Я – Зачищенная, у меня нет воспоминаний.

Но болезненная уверенность лежит на груди тяжким грузом, давит, стесняет дыхание. Инстинкт самосохранения кричит во весь голос, и не слышать его невозможно.

Никто не должен знать.

– Внимание все, у нас сегодня новенькая! – объявляет сестра Пенни, и ее звонкий голос почти дотягивает, чтобы сравниться с желтым джемпером.

«Все», к которым она обращается, это десяток с небольшим таких же, как я, Зачищенных, из ближайших деревень, рассевшихся кружком в продуваемом ветром холле с высоким потолком.

Сестра Пенни подталкивает меня вперед.

– Давай. Представься и возьми стул.

– Привет, меня зовут Кайла, – говорю я и, взяв из угла стул, ставлю его в круг.

Остальные улыбаются мне и друг другу. Большинство заметно младше, и только одна девушка примерно моего возраста, сидит со скрещенными на груди руками и смотрит в темноту за окном.

Какое счастье. Первый день в Группе. Только этого мне и не хватало вдобавок к тяжелой, гнетущей боли за глазами. Обычно все проходит за два-три дня. Мама сказала, что это можно отложить до следующей недели, но я, подумав, решила, что чувствую себя не так уж плохо и в состоянии сходить сегодня. По крайней мере, под этим предлогом мне наконец-то удается выбраться из дома. Да и какой смысл откладывать, если встречи проводятся каждый четверг, в семь часов вечера, до дальнейшего уведомления. Эми на эти четверговые собрания ходить больше не надо, так что «до дальнейшего уведомления» означает, наверно, до тех пор, пока они не убедятся, что я не нуждаюсь в постоянном наблюдении.

В больнице у нас тоже была Группа, так что дело это мне знакомое. Предполагается, что мы должны рассказывать о своих чувствах в «дружелюбной непринужденной атмосфере», но обычно все сводится к тому, что они говорят нам, что мы должны чувствовать.

Пенни складывает руки на груди.

– Кто-нибудь помнит, что вам нужно сейчас делать?

Они переглядываются.

Смотреть на это больно.

Наконец девушка постарше отворачивается от окна и закатывает глаза.

– Чем с вами сидеть, так веселее смотреть, как краска сохнет. Давайте, представляйтесь, пока мы здесь не померли от старости.

Как и все остальные, я смотрю на нее широко открытыми глазами. Она говорит вслух то, о чем мы только думаем. Какая смелая!

Пенни хмурится.

– Спасибо. Что бы мы без тебя делали. Может, сама пример подашь?

– Конечно. Приветствую тебя, дорогая Кайла. Я – Тори. Добро пожаловать в нашу счастливую группу.

Следом за ней и другие начинают поочередно называть себя. Улыбаясь и не понимая, что голос Тори буквально сочился сарказмом. И только Пенни по-прежнему смотрит на нее хмуро.

Вступительная часть заканчивается. Пенни смотрит на часы – десять минут восьмого.

– Итак, сейчас мы…

Но тут задняя дверь распахивается.

– Извините за опоздание, – произносит голос. Мужской.

Я поворачиваюсь – опоздавший тащит стул по полу. Тори отодвигает свой в сторону, и он садится рядом с ней.

Пенни старается придать себе строгий вид.

– Бен, тебе следует быть более пунктуальным. Как идут тренировки?

– Хорошо, спасибо. – Бен улыбается, и Пенни улыбается в ответ. По глазам видно, что он – ее любимчик. Опоздание никого из них не беспокоит.

Оно и не удивительно. Бен здесь определенно дольше любого из собравшихся, кроме разве что Тори. Улыбка у него настоящая, не сонная. Улыбка, на которую хочется ответить. Пенни упомянула про тренировки – на нем шорты, хотя вечер выдался довольно прохладный; ноги крепкие, с рельефной мускулатурой; торс обтягивает футболка с длинными рукавами. Кожа с легким бронзовым оттенком – на воздухе проводит больше времени, чем в помещении. И Тори – впервые за вечер – улыбается ему не натужно, а искренне. Улыбка совершенно ее преображает. Оказывается, она – потрясающая.

– Привет, ты новенькая? Я – Бен, – говорит он, и я с опозданием ловлю себя на том, что откровенно на него пялюсь. Щеки вспыхивают.

– Кайла? – окликает меня Пенни, и я вздрагиваю.

Тори закатывает глаза.

– Да, Бен, ты пропустил представление. Бен, это Кайла. Кайла, это Бен.

– Добро пожаловать, – говорит он и улыбается прямо мне в глаза.

– Спасибо. – Я смотрю в пол.

– Тогда давайте все-таки начнем? – предлагает Пенни и, пройдясь взглядом по кругу, останавливается на мне. – Кайла, почему мы здесь? Почему мы все здесь?

Я молчу.

Тот ответ, что вертится у меня в голове – потому что должны здесь быть, – может быть, и верен фактически, но неправилен. В больнице я узнала, что, хотя Группа и считается местом безопасным, где говорить можно все, излишне откровенничать все же не стоит. Для меня это несколько раз заканчивалось тем, что доктор Лизандер подолгу ковырялась потом в моей голове, из-за чего я несколько дней чувствовала себя не в своей тарелке.