Смерть перед Рождеством - Кристоффер Карлссон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Помощники вздыхают и удаляются. Мауритцон возвращается к своему обследованию. Из клуба доносится что-то вроде oh, what a laugh it would have been if daddy had seen mommy kissing Santa Claus that night[7], и Мауритцон подпевает без слов.
* * *
Вероятно, эти звуки плюс мысли об алкоголе и вызывают у меня новый приступ. Пот хлещет буквально из каждой поры. Я задыхаюсь и спешу – насколько в состоянии перебирать ногами, – прочь от места преступления, в переулок и дальше, на Дёбельнсгатан. Не знаю, как это выглядит со стороны, но я спотыкаюсь и жадно глотаю воздух. В глазах темнеет, и где-то между заградительной линией и трупом я валюсь на стену. Кирпич довольно холодный, но это лучше, чем на землю. Желудок выворачивает наизнанку. К горлу подступают непереваренные остатки хот-дога и кофе. И все это, смешавшись в однородную, дурно пахнущую жижу, вываливается на покрытый ледяной коркой снег с характерным булькающим звуком.
Колени обмякли, и я падаю. Холод быстро проникает сквозь джинсы. Невыносимый запах пота мутит сознание, дрожь накатывает волнами – кажется, жизнь кончена.
– Убийство – серьезное испытание, даже для людей закаленных, – слышу я голос одного из помощников.
Туман прорезает молния фотовспышки.
Я не сплю, просто глаза слезятся. Это все рвота. Голова идет кругом, в горле резь. Желудок…
Держась одной рукой за стену, а другой шаря во внутреннем кармане, я поднимаюсь. Такое со мной уже было, последний раз день или два назад. Неужели с тех пор прошло так много времени? Но мое падение глубже, я медленно опускаюсь внутрь себя.
Нет, это не Стокгольм парализовало страхом. Это не он затухает, как лампа. Это я.
* * *
На массивной холодной двери табличка «Тюрелль» над почтовой щелью. Я касаюсь звонка дрожащим указательным пальцем. Медлю. Что-то не так с этим мальчиком, который заставляет меня так нервничать.
Меня мутит, но «Собрил» начинает действовать, погружая во что-то невесомое и теплое. Ноги все еще ватные, пот высыхает, я чувствую, как моя кожа идет трещинами. Не успеваю я нажать кнопку, внутри начинается движение, будто они меня ждали. Щелчок замка – и дверь осторожно открывается.
Он маленький и тщедушный. С такими глубоко запавшими глазами, что кожа вокруг них кажется прозрачной.
– Я болен, – сообщает мальчик.
– Надеюсь, не смертельно?
– Воспаление легких. – Он говорит, будто каждое слово стоит ему неимоверных усилий.
– Как тебя зовут?
– Йон. А тебя?
– Йон, – повторяю я. – Хорошее имя. А меня зовут Лео, и я полицейский. Родители дома?
– Папа уехал.
За его спиной появляется женщина моих лет, как будто спросонья. На ней что-то вроде пижамы с застиранным портретом Боба Дилана на груди.
– Ты открыл, Йон? – спрашивает она, кладя руки на плечи мальчику. – О чем вы разговариваете?
– Понимаете… – Я смущен, но стараюсь взять себя в руки. – Я полицейский. Там, внизу, произошло нечто страшное, и, как мне кажется, Йон мог бы нам помочь. Мне хотелось бы поговорить с ним.
– Могу я взглянуть на ваше удостоверение?
Порывшись в кармане, протягиваю ей пластиковую карточку.
Йон сжал губы, как будто никак не может решить, стоит ли впускать незнакомца в квартиру. Наконец нехотя отходит в сторону.
– Сними обувь, – велит он.
– Разумеется. Сколько тебе лет, Йон?
– Шесть, – отвечает за мальчика мать. Она представляется Амандой. Ее рука теплая.
Из тесной прихожей мы идем в гостиную, минуя кухню и родительскую спальню, дверь в которую приоткрыта. Я подхожу к рождественской звезде, установленной на подоконнике, огромной и красной.
– Что же он такого мог там увидеть? – спрашивает мать.
– Помнишь, Йон, – обращаюсь я к мальчику, – когда я был там, внизу… мы еще помахали друг другу?.. Это ведь здесь ты стоял тогда?
– Здесь.
– Что он такого мог там увидеть? – повторяет Аманда.
Потом подходит к окну, выглядывает во двор и зажимает рот ладонью:
– О боже…
Она интересуется самочувствием Йона: выдержит ли он разговор со мной?
– Я в порядке.
– Хорошо, я… – Женщина замолкает, собирается с мыслями. – Я приготовлю вам чай. Хочешь, Йон?
Мальчик пожимает плечами. Аманда неуверенно удаляется. Я пригибаюсь, уперев руки в бедра. Пытаюсь увидеть двор с высоты роста Йона. Даже в таком положении я все вижу, прежде всего Мауритцон, которая сейчас пытается снять с мертвеца обувь. Вокруг нее собралась целая толпа, и, судя по всему, Виктория от этого не в восторге.
– От тебя воняет. – Йон морщит нос.
– Правда?
– Блевотиной.
– Это моя куртка. Знаешь, полицейским часто приходится мараться в разной гадости. Не всегда успеваешь вовремя отскочить в сторону.
– Но твои глаза… – Йон подозрительно щурится, – они такие красные…
– Я не выспался.
Некоторое время мальчик молчит, словно оценивает, насколько сказанное мной может быть правдой. И в конце концов как будто решает для себя принять мой ответ.
– Там кто-то лежит.
– Да. – Я поднимаюсь. – Именно так.
– Он мертв?
– Именно так.
Я ищу, куда бы сесть, и высматриваю кожаное кресло рядом с низким стеклянным столиком. Опускаюсь на один из широких подлокотников. В этот момент Йон вдруг заходится в кашле. В горле его что-то булькает, как в засорившейся канализационной трубе. В лицо бросается кровь.
Аманда, похоже, забыла, зачем отправилась на кухню, или передумала по дороге. Она возвращается со стаканом воды, ставит его на стол, а сама садится на диван и накрывает ноги пледом.
– Ничего, если я составлю вам компанию?
– Разумеется. – Я поворачиваюсь к окну. – Ты смотрел на меня отсюда, Йон. Ведь так?
– Да.
– Как долго ты стоял возле окна?
Мальчик скрещивает на груди руки.
– Совсем немного.
– Можешь рассказать, что ты видел, когда подошел? Что происходило там, внизу?
– Ничего не происходило.
– Там что, никого не было?
Он качает головой:
– Они подошли потом.
– Когда?
Йон снова кашляет, на этот раз слабее.
– Ты спрашиваешь, который был час, но я пока не понимаю по часам.