Год смерти Рикардо Рейса - Жозе Сарамаго

Омываемый водами, стоит Лиссабон, откуда, как говорится вромане, обратной дороги нет. Когда-то в стародавние времена сюда вернулсядоживать свой век поэт-изгнанник Луис де Камоэнс, затем так же поступилФернандо Пессоа. Воспевшие славу Португалии, королевы морей, и бурные водычеловеческой судьбы, оба они способствовали созданию мифа о португальской душе,не знающей покоя. Напоминанием об особом уделе португальцев призвана служитьстатуя гиганта Адамастора, которую ежедневно видит Рикардо Рейс. Грозный итрагический персонаж камоэнсовской поэмы «Лузиады» (1572 г.), Адамастор залюбовь к нимфе Фетиде превращен Зевсом в гору, мыс Бурь. Встретившись на пути португальскихмореплавателей, он грозно предостерегает их, нарушивших «заповедные пределы»… УКамоэнса он страшен и безобразен — у Сарамаго его лицо искажено страданием. Онвидит «неестественный порядок вещей» (выражение Рейса) в стране с легендарнымпрошлым, но беспомощен — «пленен», закован в камень. Как и сам Рейс, который помногим причинам несвободен.

Рикардо Рейс, консервативно настроенный враг всяческих«беспорядков», удивлен тем, что находит на родине. Когда-то он покинулПортугалию, не выдержав зрелища политических игр и нестабильности, которыевоцарились в стране после гибели последнего короля. Дона Карлоса убили в 1908году, в 1910-ом была установлена республика. Португалия ничего не выиграла,приняв участие в Первой мировой войне… Страна медленно, но верно превращалась в«захолустье Европы». Уставшие от политических встрясок и неуверенности взавтрашнем дне португальцы не насторожились, ни когда в 1926 году генерал Гомесда Коста покончил с Первой Республикой, совершив государственный переворот, ни когдав 1928 году президент Кармона отдал портфель министра финансов Жозе Оливейре деСалазару. Тем более, что правление Салазара, через несколько лет ставшегоединственным и полновластным хозяином в стране, поначалу принесло видимыепризнаки порядка: строились школы, прокладывались дороги… Но за внешним слоемблагополучия и стабильности скрывалось вопиющее «неблагообразие», которое сприсущей ему поэтической интуицией мгновенно уловит Рейс, как улавливает ухомузыканта фальшивую ноту. Стране нужна была консолидирующая идея, и Салазарпредложил возрождение былой славы, «национализм, католицизм и корпоратизм». Подпредлогом искоренения «гидры анархии и коммунизма» на полную мощь заработалатайная полиция ПНДЕ, в подвалах которой начали бесследно исчезать люди ипродолжали потом исчезать на протяжении сорока лет. Была введена жесточайшаяцензура. В конце 30-х годов не было, пожалуй, ни одного фашистскогогосударства, о братских связях с которым не заявил бы Салазар. Однако, отучастия во Второй мировой войне хитроумный и дальновидный диктатор сумелвоздержаться, памятуя, возможно, о бесславном участии в Первой. Отгородившисьот Европы, в 40-е он продолжал «наводить порядок» у себя дома. Как нипарадоксально, но в годы войны в Португалии обрели приют многие беженцы иэмигранты-антифашисты из «стран оси». А террор против собственных граждан здесьпри этом отнюдь не ослабевал… Сарамаго мастерски изображает первые стадииформирования официальной идеологии «нового государства», провозглашенногоСалазаром, феномен коллективной психологии, ликование толпы, изголодавшейся пообъединяющей идее. Но в обезумевшем хоре скандирующего лозунги большинстваписатель помогает расслышать и другие голоса — сомневающиеся, несогласные илигневные. В этой сложной оркестровке надо будет обрести свой голос РикардоРейсу.

Рикардо Рейс привозит с собой в Лиссабон недочитанную книгунекоего Герберта Куэйна «Бог лабиринта» и на протяжении всего романа безуспешнопытается дочитать ее. Это изящно сделанный детектив, однако каждый раз что-тоотвлекает Рейса, и чтение продвигается медленно. Именно эту книгу Рикардо Рейсберет с собой на последней странице романа Сарамаго, уходя «в никуда», в смертьвместе со своим «создателем» Фернандо Пессоа. Жест вроде бы бессмысленный, иботам, как предупреждает поэт, читать будет невозможно. «Избавлю мир хоть отодной загадки», — отвечает Рейс. Речь идет, конечно, не только о загадке,скрытой в детективном сюжете Куэйна. Дело в том, что сам Герберт Куэйн тоже некто иной, как своего рода гетероним Хорхе Луиса Борхеса. Аргентинский писательв 1941 году создал рассказ «Анализ творчества Герберта Куэйна», где в числепрочих «подарил» вымышленному Куэйну детективный роман «Бог лабиринта» и своисобственные излюбленные художественные приемы — недостоверность разгадки,авторские умолчания, двусмысленность финала, которые насторожат вдумчивогочитателя-интеллектуала и заставят его еще раз перечесть весь текст. ЖозеСарамаго выстраивает художественное здание своего романа так же. Рейс недоберется до финала «Бога лабиринта», но неискушенный читатель, даже слыхом неслыхивавший о гетеронимах Пессоа, добравшись до финала книги Сарамаго,насторожится, вспомнит весь текст и поймет, куда Пессоа уводит Рейса, каксвязаны их судьбы. А читатель-интеллектуал, знакомый с творчеством Борхеса,припомнит, что именно Герберту Куэйну Борхес припишет сюжет собственногорассказа «Круги руин», где герой в финале «с облегчением, с болью унижения, сужасом» понимает, что сам он только «призрак, который видится во сне кому-то».(Рейс у Сарамаго испытал не ужас, а скорее облегчение…) «Я — вымысел, живой доболи, сон, хотя мне чувствовать дано…», — писал Фернандо Пессоа, словнопредвосхищая «прозрение» своего гетеронима в романе.

О «Боге лабиринта» известно лишь, что это роман о двухшахматистах и убийстве: ни Борхес, ни Сарамаго больше ничего не сообщают. Но иэтого достаточно, чтобы возникли ассоциации со стихотворением Рикардо Рейса: «Япомню повесть давнюю, как некогда война сжигала Персию… А в этот страшный часдва шахматиста играли в шахматы».

Скрытые, явные, видоизмененные и стилизованные цитаты иобразы из этого стихотворения растворены в романе Сарамаго. Идет ли речь омирном Лиссабоне, о воюющей ли Абиссинии, о соседней Испании — в текстевозникают отзвуки той старинной войны. Это стихотворение для Рейса —программное. Игроки, склонившиеся над шахматной доской, не просто настолькопоглощены игрой, что не замечают вплотную подступающую к ним смерть. Онисознательно делают свой выбор, отворачиваясь от безобразия жизни, уходя сголовой в чистое наслаждение и искусство игры — другую, свою собственнуюреальность. Рушится мир, текут реки крови «по стогнам городским», а игроки вперсидском саду встречают смерть, самозабвенно глядя на доску… Как тут невспомнить «последнего игрока в бисер» из стихотворения, внесенного ГерманомГессе в приложение к его знаменитому роману! У Гессе в «Игре в бисер» старец наруинах опаленного мира упрямо перебирает бусинки, играя «всеми ценностями исмыслами» культуры — уже погибшей. У Рейса шахматисту так и не удается доигратьсвою партию: в сад ворвется вражеский воин и занесет над ним саблю… У Сарамагопальба по мятежным кораблям станет последним вторжением грозного и реальногомира в мирок, который пытался построить и оградить от бурь Рикардо Рейс.

Этим житейским и политическим бурям нет места в его поэзии,основные темы которой — быстротечность человеческой жизни, красота уходящегомига, неумолимый ход времени. Подобно античным поэтам, поклонником творчествакоторых он является, Рейс уподобляет бескрайнее, необозримое время морскойволне, что стирает следы человека на песке. И стоически приемлет свою судьбу,свое бессилие перед лицом вечности. Но в контексте романа Жозе Сарамаго этафилософская позиция приобретает двоякое объяснение. Рейс-человек перед лицомагрессивной и пошлой действительности «защищается», возводя между миром и собойстену поэзии и философии… Или по-другому: Рейс-вымысел, сознавая химеричностьсвоего существования, ищет аналогию и опору в мироошущении античных поэтов.Знает он правду о себе или не знает? Исходя из разных предположений на этотсчет, можно прочитать роман по-разному, придавая различные оттенкиинтерпретации поступков и стихов Рикардо Рейса.