Год смерти Рикардо Рейса - Жозе Сарамаго

А Рикардо Рейс, опустившись на стул, обводит глазами своеновое жилище, где суждено ему провести сколько-то дней, а сколько именно —неизвестно: может быть, он снимет квартиру и займется частной практикой, можетбыть, вернется в Бразилию, а пока хватит с него и отеля — это ничейная земля,нейтральная территория, идеальное место для переходного периода. Окна зашторами вдруг осветились — зажгли уличные фонари. Стало быть, уже вечер. Денькончен, а жалкие его остатки парят где-то в отдалении, над морем, убегают, иведь всего несколько часов назад плыл Рикардо Рейс по этим самым волнам, атеперь до горизонта — в буквальном смысле рукой подать, он ограничен стенами имебелью, отражающей свет наподобие черных зеркал, и на место ритмичнопульсирующего глубинного гула паровых турбин пришли шорох, шелест, лепет:шестьсот тысяч горожан дышат, вздымают, кричат где-то в отдалении, а теперьслышатся еще и осторожные шаги по коридору и женский голос: Иду, иду, наверно,горничная. Он открыл окно, выглянул наружу. Дождь прекратился. Ветер, набраввлажной свежести от пролета над рекой, врывается в комнату, выдувает из неезастоявшийся воздух, отдающий затхлым бельем, которое приготовили в стирку,сложили в корзину да забыли, и следует напомнить, что гостиница — это не дом,здесь витают запахи, оставленные бесконечной чередой постояльцев — испаринойбессонницы, ночью любви, мокрым пальто, пылью башмаков, начищенных перед самымотъездом, а потом приходят горничные, застилают постели свежим бельем, выметаютсор и сами тоже оставляют едва уловимый, но неистребимый след своегоприсутствия — все это совершенно неизбежно, все это приметы человечества.

Постоялец оставил окно открытым, открыл и второе, сбросилпиджак и, словно взбодрясь от свежего воздуха, принялся распаковывать чемоданы— получаса не прошло, как он уже разложил все по местам: костюмы повесил вгардероб, башмаки сунул в специально предназначенный для них обувной ящик,черный докторский саквояж задвинул в темную глубину шкафа, а на полку поставилкниги — те немногие, что привез с собой: римских классиков, которых ныне почтии не перечитывают, несколько измятых томиков английских поэтов, трех-четырехбразильцев, не более десятка португальцев, и еще книжку, которую взял вбиблиотеке «Хайленд Бригэйд» да позабыл вернуть. Если к этому времени судовойбиблиотекарь, ирландец О'Брайен уже хватился недостачи, о, какие тяжкие игневные обвинения прозвучат из его уст по адресу нашей милой отчизны, странырабов и воров, как вослед Байрону назовет он ее, и вот подобные-то пустяковыепричины вызывают порой важнейшие, глобального значения последствия, но,клянусь, тут не было злого умысла, это не воровство, а простая рассеянность. Онположил книжку на столик в изголовье кровати, чтобы дочитать на досуге, его ещена пароходе привлекло ее заглавие «The God of the labyrinth», а еще больше —имя автора, не коего Герберта Куэйна[3], он тоже ирландец, и в этом совпаденииничего примечательного нет, тут необычно другое, а именно вот что: английскоеэто имя звучит почти без всякой натяжки так же, как португальское нашеместоимение «кто», а если из судовой библиотеки исчез единственный экземплярромана, созданного этим не слишком известным писателем, он теперь и вовсеобречен на забвение, так что мы с полным основанием можем переспросить:Кто-кто? Кто? А кто это? Дорожная скука и заманчивое название сделали своедело: Бог в лабиринте? Бог лабиринта? Интересно, о каком именно боге пойдетречь, в каком лабиринте будем мы блуждать, а оказалось, что это зауряднейшийдетектив, банальная история убийства и расследования, преступник и жертва, апотом и сыщик, и все трое — соучастники преступления, истинно, истинно вамговорю, что любитель подобных романов — это единственный, кто, переживаякриминальные перипетии, в самом деле переживет их, хотя вполне вероятно, что онокажется вовсе не единственным, если и прочие читатели дочитают историю доконца.

Тецерь надо рассовать бумаги — бумажные листки, исписанныестихами, самое раннее помечено 12 июня 1914 года, как раз тогда началась война,получившая потом название Великой, которое останется за ней до тех пор, пока негрянет, превзойдя ее величием, следующая война: Учитель, то время, что намипотеряно, отнюдь не пропало, ибо ваза единая дни соберет грудою зрелых плодов,и написаны они, разумеется, не так, как здесь, нет, каждому стиху положенаотдельная строчка, но читаем мы их вот так, сплошняком, останавливаясь лишь длятого, чтобы перевести дух: Безмятежно по жизни скользим, сокрушенья о прошломне ведая, самое же последнее датировано 13 ноября 1935, значит, написано всегополтора месяца назад. Он собрал рукописи, сложил их ровной стопкой по годам —двадцать лет, день за днем, листок на листок — спрятал в ящик маленькогописьменного стола, мотом закрыл окна, ушел в ванную и пустил горячую воду,собираясь вымыться. Был восьмой час. Минута в минуту, не успело еще стихнутьэхо последнего удара, пробитого высокими стенными часами, украшавшимивестибюль, Рикардо Рейс спустился в ресторан. Управляющий Сальвадор привздернулулыбкой щетку усов над нечистыми зубами, устремился открыть перед гостемдвустворчатые стеклянные двери, украшенные затейливыми гирляндами, отдаленнонапоминающими аканты и пальмовые ветви и сплетающимися в витиеватый вычурныйвензель «HB»[4] — вот ведь, сумело же декоративное искусство облагородить ивозвысить столь низкую обыденность, как содержание гостиницы. Мэтр вышелнавстречу посетителю, больше в зале никого не было, если не считать двух официантов,завершавших сервировку столов, а из-за еще одной, тоже расписанной монограммойдвери, откуда доносились звуки и запахи, присущие кухне и кладовым, вскоростидолжны будут выплыть на подносах супницы и блюда с крышками. Ничегопримечательного в убранстве и меблировке; кто бывал хоть в одном ресторанетакого класса и сорта, может считать, что видел все это: и неяркие огни спотолка и со стен, и вешалки в углу, и столики, накрытые скатертями, причем —отдадим должное содержателям, для которых это предмет особо ревностногопопечения, — белыми и чистыми, просто белоснежными, вываренными в щелоке впрачечной или в какой-нибудь портомойне, где не используют иных средств, кромемыла да солнца, а ведь уж сколько дней льет дождь, должно быть, трудно было выполнятьзаказы в срок. Сел за стол Рикардо Рейс, и мэтр сообщил ему, что имеется вналичии — суп, рыба, мясо, разумеется, если вы, сеньор доктор, на первых порах,сразу по прибытии из тропических краев, не предпочтете диетическую пищу, тоесть другое мясо, другую рыбу, другой суп, и я бы взял на себя смелостьрекомендовать вам после столь длительного отсутствия, подумать только —шестнадцать лет, ну, все, решительно все уже известно про нового постояльца ина кухне, и в ресторане. Тем временем распахнулись двери, и вошли четверо —супружеская чета с двумя детьми — мальчиком и девочкой; дети былибледно-восковые, родители румяно-полнокровные, хотя, судя по внешнему сходству,это были их родные и законные дети; глава семьи шел впереди, как подобаетродоначальнику и вождю племени, мать замыкала шествие, а отпрыски подвигались всередине. Затем появился тучный грузный мужчина — по животу из одного жилетногокармана в другой вьется золотая цепочка; за ним возник тощий человек в черномгалстуке и с сигарой в руке, в следующие четверть часа никого больше не было,слышен лишь звон тарелок о блюда, да властный стук ножа о стакан, которым — нестаканом, разумеется, а стуком — отец семейства подзывает официанта, а тощийпосетитель, считая, что подобное поведение бросает вызов и приличиям, и трауру,который он носит, глядит на него осуждающе, и благодушно жует толстяк. РикардоРейс созерцает поданный ему куриный бульон с рисом: да, он последовал совету изаказал нечто диетическое, но не оттого, что видел в этом хоть какой-нибудьпрок или пользу: просто ему безразлично, что есть — что есть, то и съест.Дробный стук в оконное стекло оповестил его о том, что дождь пошел снова. Этиокна выходят не на Розмариновую улицу, а на какую же? забыл, если и зналкогда-нибудь, но официант, меняя тарелки, поясняет: Это — Руа-Нова-де-Карвальо,сеньор доктор, и осведомляется: Вкусно? — судя по выговору, он из Галисии, ипосетитель отвечает: Вкусно, судя по выговору, он долго жил в Бразилии, что нами так уже давно известно, и дал коридорному Пименте королевские чаевые.