Олимп - Дэн Симмонс

Менелай узнавал каждого из этих мужей, героев, своих противников. Тысячи раз ему доводилось видеть их искажённые гневом, окропленные кровью лица под бронзовыми шлемами на расстоянии брошенного копья или даже взмаха клинком. Тысячи раз эти люди преграждали ему путь к заветной, давно уже нераздельной цели: к Илиону и Елене.

«До неё каких-то полсотни ярдов. Никто не ждёт моего нападения».

За тихими колесницами слуги вели предназначенных на костёр животных: десять коней Париса (конечно же, не самых лучших), его охотничьих собак и даже целое стадо откормленных овец – очень серьезная жертва, если учесть, что за время божественной осады шерсть и говядина сделались редкостью. Да, и сзади ещё плелась дряхлая круторогая скотина. Всё это не ради пышности жертвоприношения – действительно, кому жертвовать, когда олимпийцы стали врагами. Просто жир закланных животных поможет сильнее и жарче разжечь погребальное пламя.

А следом – издалека, с долин Илиона, – через Скейские ворота тысячи троянских пехотинцев, сверкающих начищенными доспехами в этот хмурый зимний день, Посреди людского потока плыло смертное ложе Париса – на руках двенадцати ближайших соратников по оружию, мужчин, готорые готовы были отдать жизнь за второго отпрыска Приама и до сих пор лили слезы, вздымая над покойным массивный паланкин.

Тело Париса обвевал голубой покров, почти утонувший под прядями волос, отрезанных солдатами и дальними родственниками усопшего в знак печали: старший брат и ближняя родня отрежут локоны за миг до того, как загорится костёр. Троянцы не предлагали ахейцам жертвовать волосы. В противном случае – даже если бы Ахиллес, главный союзник Гектора в эти сумасшедшие дни, передал их просьбу или, хуже того, попытался навязать её своим людям – Атрид самолично поднял бы восстание.

Менелай пожалел, что рядом нет его царственного брата. Казалось, тот всегда выбирал верный путь. Агамемнон – вот кто был настоящим предводителем аргивян, а вовсе не самозванец Ахилл и, уж конечно, не Приамов ублюдок Гектор, готовый раздавать приказы одновременно аргивянам, ахейцам, мирмидонцам и троянцам. Нет, Агамемнон – истинный вождь. Окажись он тут сегодня-либо удержал бы брата от опрометчивого нападения на Елену, либо рискнул бы жизнью, помогая тому исполнить намеченное. Но старший из Атридов и пять сотен верных ему людей отплыли на чёрных кораблях в Спарту и к островам семь недель назад. Возвращения их ожидали не раньше, чем через месяц. Они якобы собирались привлечь на свою сторону рекрутов для войны с богами, а на самом деле планировали заручиться поддержкой союзников для мятежа против быстроногого Пелида.

Ахилл. Вон он, вероломное чудище, ступает вслед за Гектором, который бредёт за паланкином, бережно держа голову покойного брата в огромных ладонях.

При виде рыдающего Приамида и мёртвого тела тысячи троянцев, собравшихся на городских стенах и главной площади, издали могучий стон. Женщины на крышах домов и смотровых площадках – те, что попроще, не дамы царских кровей и не Елена, – завыли в голос. Предплечья Менелая невольно покрылись мурашками. Бабьи причитания вечно на него так действовали.

Атрид подумал о своей переломанной и вывернутой руке. Он решил накопить гнева, словно топлива для костра.

Ахилл, этот полубог-получеловек, шагающий возле гроба, который торжественно проносили мимо почётного караула из ахейских военачальников, сокрушил Менелаю руку ровно восемь месяцев назад, в тот день, когда быстроногий объявил аргивянам, будто бы Афина Паллада прикончила его друга Патрокла и в насмешку забрала тело с собой. «Перестанем же сражаться друг с другом, – провозгласил мужеубийца, – и возьмём в осаду сам Олимп!»

Агамемнон, конечно, был против: против бессовестных притязаний сына Пелея на законное место его, Атрида, царя над всеми греками, собравшимися у стен древней Трои, против неслыханного кощунства – нападения на богов, кого бы там ни вздумалось укокошить Афине (если Ахилл вообще говорил правду), против того, чтобы десятки тысяч ахейских воинов перешли под командование быстроногого.

Пелид ответил коротко и прямо: он, мол, готов драться с любым, кто не примет его власть или не захочет воевать с бессмертными, – драться хоть поодиночке, хоть со всеми сразу. И пусть последний уцелевший правит аргивянами, начиная с этого рокового утра.

Сотни данайских военачальников и тысячи пехотинцев застыли в немом изумлении, но гордые сыны Атрея разом бросились на самозванца с оружием.

Менелай хоть и не числился в рядах первых героев у стен Илиона, всё же был закалённым в сражениях ветераном, а его брат вообще слыл самым свирепым из греков – по крайней мере пока разобиженный Ахиллес отсиживался в своей ставке. Копьё великого царя било, можно сказать, без промаха, клинок "пронзал семикожные щиты врагов точно лёгкие хитоны, а его хозяин ни разу не оказывал милости даже самому благородному противнику, молившему о пощаде. Статный, мускулисты и Агамемнон смотрелся не менее богоподобно, чем белокурый Пелид, разве что тело его покрывали старые шрамы, заслуженные в славных боях, когда быстроногий ещё пешком под стол ходил. Да ещё в глазах Атрида полыхало звериное бешенство, в то время как Ахиллес ожидал нападения с хладнокровным, почти рассеянным выражением на юном лице.

Самозванец управился с братьями, точно с малыми детьми. Могучее копьё Агамемнона отскочило от плоти соперника, словно злокозненный сын Пелея и вечной Фетида был Закован в невидимую энергетическую броню моравеков. В ярости старший Атрид замахнулся клинком, от удара которого раскололась бы каменная глыба, но меч затрещал и сломался о красиво исполненный щит Ахиллеса.

Потом быстроногий обезоружил обоих братьев, швырнул их запасные копья и клинок Менелая в океан, поверг соперников на жесткий песок и с лёгкостью сорвал с них доспехи – так мог бы орёл разодрать хищными когтями одежду на беспомощном трупе. Тогда-то мужеубийца и сломал младшему Атриду левую руку (стоявшие вокруг боевые товарищи дружно ахнули, услышав, как, будто зелёная ветка, треснула кость), старшему – почти небрежным взмахом кисти перебил нос, а в довершение пнул великого царя под рёбра и опустил сандалию на грудь ревущему от боли Агамемнону, рядом с которым мучительно стонал Менелай.

И лишь тогда Пелид извлёк свой грозный меч.

– Клянитесь теперь же подчиниться мне и во всем верно служить, и каждый из вас увидит от меня заслуженное почтение, как честный союзник в грядущей войне с богами, – промолвил победитель. – Промедлите хотя бы мгновение – отправлю ваши пёсьи души в Аид не моргнув глазом, а тела скормлю жадным грифам без погребения.

Агамемнон задыхался и подвывал, он чуть не изблевал закипевшую желчь, однако принёс требуемую клятву. Менелай, которого терзали боли в ушибленной ноге, покалеченных рёбрах и раздробленной руке, покорился секундой позже.

Тридцать пять данайских военачальников бросили вызов Ахиллу, и за какой-то час он одержал верх над всеми. Храбрейших мятежников обезглавил – они предпочли жестокую смерть, но не сдались. Тела убитых сын Пелея, как и обещал, бросил на съедение птицам, рыбам и псам. Зато прочие тридцать восемь предводителей согласились подчиниться новой власти. Никто из великих ахейских героев, во многом равных Агамемнону – ни Одиссей, ни Диомед, ни сладкоречивый Нестор, ни Аяксы и ни Тевкр, – даже не пытались противиться. Все как один громко поклялись воевать с богами, наслушавшись подробностей о лютом убийстве Патрокла и позже – о том, как вздорная Афродита пролила кровь Скамандрия, сынишки Гектора.