Адмиралы Арктики - Александр Плетнёв

Слышали уже почухивание его машины, на палубе – ни движения. И только когда обшарпанный борт и надпись названия, которую прочитали как «Витбёрн» (Белый медведь) стали различаться невооружённым взглядом, на шхуне словно проснулись – на палубе появилась пошатывающаяся одинокая фигура в шапке-малахае[4].

Мичман дёрнул свисток, и «Лейтенант Скуратов» взвыл сиреной – требование остановиться. На мачте затрепыхались сигнальные флажки, с тем же приказом.

Поравнялись бортами с браконьером. В нос ударил смешанный запах рыбы и ворвани, наверное, пропитавший старую шхуну до самых «косточек».

Взяв рупор, Престин на ломаном норвежском прокричал:

– Требую остановиться.

Ноль внимания – кряжистый рыжебородый норвежец лишь поднял багровое, обветренное лицо и снова опустил, шаря рассеянным взглядом по палубе своего судна.

– Вы говорите по-русски? – снова в упор в рупор.

Норвежец что-то бормочет в ответ, поднимая тяжёлый взгляд, отрицательно покачивая головой – доносится:

– Нау!

– Застопорите ход! – Престин настырно пробует немецкий и английский языки: – Кэптен «Витбёрн», стоп машин!

Норвежец мечет угрюмые взгляды, пытается раскуриться – не получается. Засунув обратно кисет и трубку, он, наконец, грузно спускается вниз.

Спустя минуту мотор браконьера прекратил постукивание, и шхуна легла в дрейф.

Полный штиль позволял притереться бортами и перепрыгнуть на «иностранца». Что и проделала часть русской команды во главе с командиром.

Картина, что открылась им за фальшбортом шхуны, производила впечатление: норвежские матросы – как на подбор плечистые парни, привалившись кто куда, будто контуженые лу́пали глазами, открывая рты, мыча что-то нечленораздельное.

Стуча деревянными подошвами грубых сапог, из трюма появляется рыжебородый, успев, видимо, побывать в своей каюте – сменил шапку на старую, потрёпанную капитанскую фуражку. Теперь видно, что это немолодой мужчина, а его рыжая борода скорее вся седая. Взгляд шкипера прыгает, меняясь от злого (на русских) до растерянного (на своих матросов).

– Что произошло? – спрашивает Престин.

– Белый свет, – хрипит шкипер, – а потом корабль – чёрно-красный демон Валгаллы с зубатой пастью. Огромный корабль!

Видно, что команда шхуны медленно приходит в себя – кто-то даже привстал, опираясь на заляпанные салом вонючие бочки.

Шкипер немного успокаивается, облегчённо вздыхая. Снова достаёт свой кисет, не торопясь набивает трубку. Весь его вид говорит: «Чёрт вас, русских, принёс!».

На вопросы он отвечает неохотно, упомянув Сваальбард (видимо, порт приписки). А на произошедшее с ними опять заладил про «большого красного демона», прибавив «рошен шиф» (русский корабль), и махнул рукой на норд, дескать «туда ушёл».

Престин на «рошен шиф» внимания не обратил, став высматривать в бинокль горизонт на севере, и неожиданно заметил чёрную точку с признаками красного цвета, удивившись вслух:

– А ведь этот старый норвежский медведь не врёт! – И подумал: «Конечно, на воде зрительно расстояние обманчиво, но каким бы ни показался огромным этот загадочный корабль норвежскому шкиперу, его очертания весьма хорошо просматриваются. Возможно, не так уж он и далеко. Попробовать нагнать? Тем более там уже скоро граница ледяного поля. Куда он денется?»

Престин ещё сомневался, когда вернулась досмотровая команда, доложив, что рыбы в трюме совсем мало.

Возиться с браконьером не имело смысла, а некая загадка – вон она! Совсем близко!

Не став выполнять даже минимальных формальностей, русские моряки перемахнули на борт своего судна.

Раскочегарив 800-сильную паровую машину, «Лейтенант Скуратов» быстро набрал фактические девять узлов.

Но быстро не получалось. Вожделенная «красная тряпка» вроде бы как и не уменьшалась в приблизительных размерах, но и не приближалась, маяча на горизонте, к которому масштабно добавился новый пейзаж – сначала тёмная, а потом побелевшая полоска ледовой границы.

На пути «Скуратова» всё чаще стали появляться ледяные обломки и целые мини-айсберги. Приходилось лавировать, а к привычным звукам шелеста волн и пыхтения паровой машины добавлялись глухие стуки о борт докучливого мелкого крошева.

Престин поглядывал на хронометр, на небо и снова брался за бинокль, выискивая цель.

Май – начало полярного дня. Солнце раздумывало у горизонта, в серой пелене неба, совсем потускнев. Время вторило вращению планеты лишь циферблатом и стрелками. Красный «летучий голландец» безмерно удивлял – уже шёл в белом заснеженном поле. Эдакое красное на белом. Палубу качало, и изображение, проходя через объективы, призмы и окуляры, прыгало, размазываясь багровыми мазками.

Если присмотреться, угадывалась сизая дорожка взломанного льда.

Старший помощник, порой баловавшийся живописью, делал размашистые наброски цветными карандашами на чистом листе, хватаясь для уточнения за бинокль.

– Ледокол! – догадавшись, выдохнул мичман и удивлённо взглянул на капитана. – Это ж сколько он выжимает? А ведь там дальше не пара футов, там все шесть! Там толщина льда ого-го-го!

«Силище! – не вслух согласился Константин Иванович, подкручивая ролик своего бинокля в настройке резкости. И всё равно ничего, кроме угловато-коробчатой надстройки красного цвета с венчиком узкой высокой чёрной трубы, рассмотреть не удавалось. – Вид строго с кормы. Но не дымит! На нефти? Кто сейчас может строить такое? Наверняка наши законодатели во флоте – британцы. Но могут и немцы… и даже датчане! Сей факт следует срочно донести до начальства и военного ведомства».

Дымка на горизонте совсем уж уплотнилась, либо солнце, наконец, ушло за край, уступив немного ночи. Вскоре стало понятно – идти при такой видимости во льдах и айсбергах опасно.

Цель ближе не стала, и надо возвращаться.

«И надо доложиться, – ещё раз для себя утвердился Престин, – и вообще… это требует определённого догляду и дознания».

* * *

Но первыми весть о странном корабле, как и о необычном явлении «белого свечения», принесли промысловики одного из крестьянских судохозяйств на побережье Мурмана, что ближе к Белому морю, у залива Святого Носа.

Набив треской трюмы, в своё становище рыбаки обернулись быстрей, нежели ещё кто-то из промышлявших поблизости. По губернской программе посёлок был обустроен промысловым телеграфом, и перепуганные колонисты не преминули (со всем почтением) сообщить о «бесовщине» уездному исправнику.

Посумлевавшись немного, тот о происшествии доложил наверх.

Далее подогрели новость поморы, две парусные шняки которых забрели в Екатерининскую гавань.