Детство - Карл Уве Кнаусгорд

— А вот и младший Кнаусгор, — начинал иногда кто-то. — А где же твой папаша? Сидит дома и проверяет тетради?

Здешние завсегдатаи учились в школе средней ступени, носили джинсовые, а то и кожаные куртки, зачастую с нашитыми логотипами. «Понтиак», или «Феррари», или «Мустанг». У некоторых на шее был повязан платок. У всех волосы падали на глаза, и они встряхивали головой, чтобы убрать их со лба. На улице они то и дело плевались и пили колу. Почти все курили, несмотря на запрет. Некоторые насыпали арахис прямо в бутылку, чтобы одновременно есть и пить. У младших были велосипеды, у старших — мопеды, а иногда к ним присоединялись ребята постарше. У этих уже были свои машины.

Тут располагалась обитель греха. Мопеды, длинные волосы, курево, прогулы, азартные игры: все, что творилось на заправке, было сплошной грех.

Их хохот, который всегда встречал меня здесь, как только они узнавали, что я — Кнаусгор-младший, был для меня чем-то ужасным. Я же не мог им ответить, а мог только, вобрав голову в плечи, бежать к прилавку, чтобы как можно скорей сделать задуманные покупки.

— Кнаусгор-младший струсил! — кричали они мне вслед под настроение, потому что с таким же успехом могли просто не обратить внимания. Тут никогда не угадаешь заранее.

На этот раз они меня задирать не стали. Трое из них стояли у игрового автомата, четверо сидели за столом, попивая колу из бутылок, да еще за столиком в глубине зала хихикали три девчонки с накрашенными физиономиями.

Я купил на все деньги «Фокс» и «Нокс», получилось много, продавец насыпал все это богатство в прозрачный пластиковый пакет, и я опрометью выскочил из магазинчика.

Вверх по песчаному склону, где в воздухе уже повеяло прохладой, как только скрылось солнце, а там — на дорожку. «Ну, все обошлось», — произнес я, скользя взглядом по древесным стволам, окружавшим магазинчик, чтобы убедиться, что за ними никто не прячется. «Как же мне поступить? — рассуждал я вслух. — Есть все подряд или сначала все „фоксы“, а потом „ноксы“?»

Вдруг справа что-то зашуршало в кустах.

Я замер и впился в них глазами. На всякий случай осторожно отступил на несколько шагов.

Там снова зашуршало.

Что это могло быть?

— Эй! — сказал я. — Есть тут кто?

Тишина.

Я нагнулся, взял в руку камень. Швырнул его со всей силы в кусты и что есть духу дунул прочь вверх по склону. Остановившись и поняв, что никто за мной не гонится, я засмеялся.

— Так тебе и надо! — сказал я и пошел дальше.

Что до мертвецов, то главное — не думать о них. Все время думать о чем-то другом. Стоит только подумать о мертвецах, что они где-то рядом, например вон там, за елкой, как ты уже не можешь больше думать ни о чем другом и тебе становится все страшней и страшней. В конце концов, не оставалось ничего другого, как спасаться от них бегством с бешено колотящимся сердцем и диким безмолвным воплем, раздающимся у тебя внутри.

Так что, хотя этот поход и прошел вполне благополучно, я почувствовал облегчение, когда впереди показалась тропинка и перед глазами открылась равнина с поселком.

Воздух, еще совершенно прозрачный, когда я выходил из дома, затуманился и стал серым, серая дымка повисла над землей и между домов, которые стояли вдалеке от дороги.

Я припустил побыстрее.

Перед одним из домов по пути стояли две девчонки. Они посмотрели в мою сторону и побежали навстречу.

Чего им надо?

Я смотрел, как они приближаются, но сам продолжал идти.

Они остановились вплотную передо мной.

Одна была сестра Тома, одного из старших мальчиков в нашем поселке, у него был свой автомобиль, сверкающий красной краской. Вторую я раньше не видел. Им было не меньше десяти лет.

— Куда ходил? — спросила одна.

— На «Фину», — сказал я.

— А зачем? — спросила вторая.

— Низачем, — сказал я и двинулся дальше.

Они встали, загородив мне дорогу.

— Пустите, — сказал я. — Мне надо домой.

— Что там у тебя в мешке?

— Ничего.

— Неправда! У тебя там «фоксы» и «ноксы», мы же видим.

— Ну и что? Я купил брату. Ему одиннадцать лет.

— А ну, отдавай!

— Не отдам, — сказал я.

Одна из девчонок, сестра Тома, схватила пакет. Я вырвал его и отвел в сторону. Другая ткнула меня обеими руками и повалила наземь.

— Давай сюда пакет, — приказала она.

— Нет, — сказал я и, прижав к груди пакет обеими руками, попытался встать.

Она снова ткнула меня рукой. Я растянулся плашмя и заплакал.

— Это мои конфеты! — закричал я. — Вы не можете их забрать!

— Так они у тебя не для брата? — сказала одна, схватила пакет и вырвала из моих рук. И с громким хохотом они дунули прочь — только их и видели!

— Это мои конфеты! — кричал я им вслед. — Мои!

Я ревел всю дорогу до дома.

Они отняли мои конфеты! Как же так? Как они могли так сделать — взять подойти и отнять их у меня? Это же было мое! Папа дал мне денег, я проделал долгий путь до самой «Фины»! А тут вдруг они — хвать, и нет! Повалили меня! Как они только могли!

Подойдя к дому, я отер рукавом слезы, поморгал и потряс головой, чтобы никто не заметил, что я плакал.

Однажды, когда мне было пять лет, сестренка Трунна Венке бросила в меня большой камень и угодила прямо в живот. Я разревелся и кинулся к нашему забору, потому что папа как раз работал в саду, я был уверен, что он мне поможет, но он этого не сделал, а, наоборот, сказал, что Венке — девочка, да еще на год младше меня, так что нечего тут распускать нюни. И добавил, что ему стыдно за меня и что мне следовало дать сдачи. Запомни, мол, на будущее. Я ничего не понял: ведь все знают, что бросаться камнями нехорошо. Что это вообще последнее дело.

Все, но только не папа. Он стоял передо мной, скрестив руки, обратив суровый взгляд на дорогу, где играли ребята, и велел, чтобы я шел играть и не приставал к нему с ерундой.

А эти две, которые отняли у меня пакет с конфетами, тоже были девчонки. Так что на папино сочувствие можно не рассчитывать.

Я постоял в прихожей, прислушался, разулся, составил ботинки к стене, осторожно поднялся по лестнице и вошел в комнату Ингве. Тут мысль об утраченном большом пакете с «фоксами» и «ноксами» нахлынула на меня с новой силой, по щекам снова потекли слезы.

Ингве, лежа на животе и болтая руками и ногами, читал выпуск «Бастера». Перед ним лежали россыпью высыпанные из пакета конфеты.

— Ну, о чем ты там ревешь? — спросил он.

Я рассказал ему, что случилось.

— Что же ты, разве не мог убежать? — сказал он.