Всему свое время - Лариса Уварова

— Ну и не нашел, — повторил Пашка. — Нигде. Меня это доконало. Все, думал, прости, Господи, — он снова перекрестился, — руки наложу. Только не пришлось, хотя идея эта в башке у меня тогда засела крепко и было это чуть больше года назад. Весной, помню. Ходил и думал, не хуже Ставрогина, мол, если Ты есть, то останови, а если Тебя нет, то и вовсе ни в чем нет никакого смысла. Так брел однажды по ночному городу и… — Пашка лукаво сверкнул глазами, выдержал небольшую, совсем небольшую паузу, потом улыбнулся очень довольной улыбкой. — Меня тогда сбила машина.

— Что? — Лика почувствовала, что ее дурачат, даже захотела обидеться, но Пашка свой рассказ еще не закончил.

— Да, да, Лика, — мягко подтвердил он. — Меня тогда сбила неизвестная машина, потому что водитель так и не остановился, а я со сломанными ногами кое-как дополз до ближайшего магазинчика, где и выключился. Очнулся, как известно, гипс, — он тихонько хохотнул. — Провалялся в больнице, как и положено, два месяца. Точнее, положено-то было, конечно, больше, но переломы оказались очень удачными и быстро срастались. А пока они срастались, я дума Догадываешься, о чем? — Лика нетерпеливо кивнула. — Но не только. За мной ухаживала там молоденькая сестричка. Молоденькая и очень хорошенькая. Она, как оказалось, православная христианка. Понимаешь, не просто христианка, не баптистка, не сектантка, а самая что ни на есть православная. Не только свечки ходит два раза в год ставить. Понимаешь? Молится, посты соблюдает, к Таинствам приступает, — словом, ведет настоящую жизнь. Христианскую. Вот она мне тогда очень много чего объяснила…

— И?.. — Лика еще не потеряла надежды услышать самое важное.

— Теперь она моя жена, Лика, — Пашка даже слегка руками развел, мол, видишь как все получилось. — А сам я учусь в семинарии, — он потупил глаза, но ей стало ясно, что он гордится этим фактом.

— Да ты что? — Она не смогла сдержать эту бестактную фразу, но Пашка, нет, он уже перестал быть Пашкой, он теперь стал в ее сознании Павлом, ничуть не обиделся, наоборот, широко и открыто улыбнулся, как-то по-родственному приласкал ее взглядом и решил, видимо, кое-что добавить.

— Да. И ничего удивительного в этом нет. Это именно то, чего я сам хотел все это время, но чего никак не мог понять именно из-за своей гордыни. Да, каюсь, прежде думал, что вера эта плоха. Но не вера была плоха, был плох я, который вбил себе в голову идею «чистой веры». А что это? Ты, вот, например, можешь мне объяснить, что это за понятие такое? — Он изучающе уставился на Лику, она не поняла, смеется он над ней или спрашивает серьезно, знала только, что он ждет ответа.

— Ну… — неуверенно начала она, — мне кажется, правда, ощущения эти какие-то смутные, и это что-то явно не имеющее отношения к Православию, по крайней мере к тому православию, которое я могу видеть, — Лика бросила на Павла быстрый взгляд, но выражение его лица иначе, как безмятежным, нельзя было назвать. — Это что-то напоминающее мне «высокие своды костела», как у Ахматовой. Это чистота мыслей, убеждений, стремлений. Это ясность. Это внутренний стержень, который не позволяет тебе упасть, сломаться. Это что-то утерянное давным-давно, но все еще живущее, все еще угадывающееся, хотя очень и очень смутно. Наверное, вкратце, это так… — все еще неуверенно закончила она. — Должно быть, это просто стоицизм…

— Хорошо, — кивнул Павел, — а почему та думаешь, что именно такой веры нет в православии?

— Ну как же? — несколько оторопела она и подумала, а действительно почему.

— Лика, я думаю, ты, — теперь он был серьезен и даже как-то значителен, хотя по-прежнему его взгляд был по-домашнему ласков, — достаточно умная девушка, чтобы не утверждать, будто то, что лично ты видишь в православии, точнее, то, что ты привыкла в нем видеть, — это и есть его полнота, а ты постигла в нем все. — Лика виновато потупилась. — Не надо, не прячь глаза, я тебя не отчитываю, я не твой духовник, а ты не на исповеди. Пока. Я просто хочу сказать тебе, что «чистая вера» в православии существует. Она, как ты сама точно заметила, сохранилась до сих пор, хотя угадать ее совсем не просто. Но все еще можно. Момент открытия в себе и для себя Бога — это акт, который от нас мало зависит. Потому что не он для нас, а мы для него. И общение с ним, точнее, инициатива всегда исходит от него. Просто потому, что Богу виднее, кто из нас готов к общению с ним, а кто — нет. Но когда это случается, то… Нет, не сразу, может быть, далеко не сразу, однако появляется эта ясность, о которой ты тут толковала, и этот внутренний стержень, который не позволяет ломаться, рождается, порой очень медленно и в огромных муках, чистота устремлений, убеждений и мыслей. Но это не дается просто так, Лика. И нельзя этого требовать сразу. Никто тебе «чистую веру» в Бога на тарелочке с голубой каемочкой не принесет и не подаст. Это путь, длиною в жизнь. Это дорога, которую каждый из нас может, нет, даже не одолеть, потому что никто из нас не знает, насколько по ней продвинулся, но хотя бы попробовать ее одолеть так, как он нам завещал… Это путь, на котором очень много опасностей, но который не только тяжел, а, по его слову, еще и легок. И потом, это единственное благо. Понимаешь?.. — Лика завороженно смотрела на Павла, но видела себя, свои стремления и мысли, свои ощущения, если это можно так сказать.

Они помолчали, Лика пыталась переварить, привыкнуть к тому, что сообщил ей Павел. Оказалось, что его слова, больно режущие, были тем самым, что ей больше всего хотелось услышать, Павел молчал, ожидая, когда ее взгляд, погруженный в себя, станет более осмысленным. Наконец Лика пошевелилась, вздохнула и увидела Пашино лицо перед собой, по-прежнему мило улыбающееся.

— Спасибо, — тихо сказала она. — Этот разговор, чувствую, мне очень помог и еще поможет.

— Не за что, — легко отмахнулся он. — Я только хочу тебе напомнить, что я не такой уж большой авторитет и еще совсем никакой не знаток, но для Бога нет ничего невозможного и порой он говорит с нами через совершенно разных людей или даже через предметы. Бог лучше нас знает, когда для каждого из нас наступит время. И потом, — Павел снова лукаво улыбнулся, — «высокие своды костела» оставь, пожалуйста, тем, для кого они родные. Мы все же русские, у нас свой менталитет и свои церкви, которые, сама еще убедишься, ничем не хуже. Уж не хуже точно, — он хохотнул и похлопал ее по руке.

Лика улыбнулась в ответ.

Нет, не то чтобы этот разговор и стал началом. Точнее, он был сознательным началом сознательно выбранного пути, но все же началось это немного раньше. Именно с тех «неудавшихся попыток». Теперь, правда, Лика не склонна было считать их неудавшимися. Они были нужны ей именно такими, какими оказались. Вера должна быть выстраданной, иначе ее вряд ли можно назвать верой.

Лика сознательно встала на этот путь, хотя сомнения, а порой и твердые, почти что убеждения в тщете, в бессмысленности, в напрасности усилий, по-прежнему посещали ее разум. Она с ними боролась. Боролась потому, что теперь знала — «чистой» вера бывает далеко не у всех. Может, только у святых и у детей, а взрослому, кое-что повидавшему, запутанному, не раз одураченному разочарованному, но ищущему человеку обрести чистую детскую веру ой как не просто. Дай-то Бог когда-нибудь вообще сподобиться этого живительного веяния благодати.