Год длиною в жизнь - Елена Арсеньева

– Более того, у него и отчество – Павлович, – добавилаТатьяна. – Тоже в честь того товарища Павла, которого когда-то так любилаМарина… Потом, в пору нашего знакомства в Харбине, она страшно жалела об этом,но китайские полицейские власти не разрешили ей оформить смену документовмальчика. Если бы она вышла замуж за какого-то человека, который дал бы ей своюфамилию и усыновил Павла, тогда еще можно было бы изменить его имя, но Маринапитала страшное отвращение к мужчинам. Стоило ей почуять интерес мужчины ксебе, она становилась грубой, делала все, чтобы оттолкнуть его от себя!

– Такая уж была раскрасавица, что мужчины от нее головутеряли? – усмехнулась Инна Яковлевна.

Она вспомнила – а у нее была отменная память! – какскривился в свое время Андрей Туманский (товарищ Павел, Юрский, Гаврилов,Сазонов… et cetera), описывая Марину Аверьянову: толстая, лупоглазая,неуклюжая, шумно дышит, глупа, как пробка… Впрочем, на объективность егоописания могло повлиять то, что Марина как раз в то время лишилась всего своегосостояния, которое прежде представляло ее главную привлекательность как дляпартии вообще, так и для Туманского (он же… он же… он же… etc.) в частности. Нуда, Туманский тогда был очень раздосадован. Инна помнила разговор с ним,состоявшийся в энской гостинице «Россия». А премиленький был у нее там люкс, согромным окном, выходившим на Волгу… Под окном же стояла коляска, на козлахкоторой сидел, поигрывая синим взглядом и сводя с ума мимо идущих дам ибарышень, приснопамятный… товарищ Борис или все же товарищ Виктор? А впрочем, кчему его вспоминать, он давно уже мертв!

– Раскрасавица? Марина? – задумчиво переспросила Татьяна. –Да нет, красавицей ее никогда нельзя было назвать. Я ее не видела в молодости,мы с братом переехали в Энск, когда Марина уже отправилась в ссылку, но, какмама рассказывала, Марина была очень неприглядна. Однако с годами все в ней какбы смягчилось, переменилось – от души до внешности. Она ходила только в черном,и черный цвет был ей очень к лицу, облагораживал ее. Она постоянно посещалацерковь, она всем своим видом являла одно только смирение и покорность судьбе.Это было очень привлекательно, знаете, потому что всякий видел – вот сильнаяженщина, которую сломила жизнь. Она вызывала симпатию и жалость враз. И я зналакак минимум трех мужчин, которые пытались за ней ухаживать. Один был такой жепостоялец дома Чжена, как и мы, другой – наш сосед по улице, третий –сослуживец моего брата на КВЖД. Напрасны были их старания! Марина просто отшвырнулаих от себя! Я даже не знаю, что произвело на нее такое впечатление, та давняяистория или еще какие-то события ее жизни, но на всем свете для нее существовалтолько один мужчина, которого она обожала, – ее сын.

– И… и каков же он из себя? – как бы невзначай спросила ИннаЯковлевна.

– О, знаете, он был очень милый. Сейчас-то… Сколько же летпрошло? Мы в двадцать четвертом году уехали из Харбина, когда китайцы начализабирать власть на КВЖД и начались репрессии против русских служащих. Тогда погибмой брат… – Татьяна перекрестилась. Справа налево, конечно. – Моя мать, кстати,с тех пор стала болеть сердцем и так и не смогла оправиться от удара…

Инна чуть повела бровью. В 1937 году ей пришлось повидатьсяс Лидией Николаевной Шатиловой. Менее болезненной особы тогда трудно было себепредставить!

– Ваша матушка живет с вами? – осторожно поинтересоваласьона.

– Она умерла два года назад от сердечного приступа. –Татьяна снова перекрестилась.

– Царство небесное… – не без изумления пробормотала Инна.

– Царство небесное, – эхом отозвалась Татьяна. – Но что-то яотвлеклась. Мы говорили о Павле.

Инна Яковлевна навострила уши.

– Выходит, с тех пор, как я видела его в последний раз,семнадцать лет минуло. Он уже совсем взрослый мужчина, ему должно быть двадцатьсемь. Мне трудно представить его теперь, но тогда он был худенький и обещалстать высоким, у него были очень правильные черты, темно-русые волосы, красивыетемно-серые глаза…

Татьяна улыбнулась, и Инна Яковлевна рассеянно улыбнулась вответ. Ей вспомнился Всеволод Юрский, Андрей Туманский, товарищ Павел, каким онбыл тогда, в пору их совместной попытки завладеть аверьяновскими деньгами.Высокий, широкоплечий, темно-серые глаза на чеканном лице, суровые брови,роскошные ресницы…

Сомнений нет, ребенка Марина Аверьянова родила от него. Ну,вот и подтвердился тот слух, который заставил когда-то, в восемнадцатом году,Всеволода Юрского, члена правительственной комиссии по отправке конфискованного«царского золота» из Энска (Энск был в то время золотым карманом России, изкоторого черпали и черпали большевики для оплаты контрибуции Германии согласноБрест-Литовскому мирному договору), натворить столько глупостей…

Та история и поведение Юрского поразили Инну. В первый разона обнаружила, что у ее давнего товарища по партии и по организации всяческихинтриг, безжалостного, хладнокровного Всеволода Юрского есть некий вполнечеловеческий орган, называемый сердцем. И трепетание сего органа вынуждало егона совершенно невероятные поступки! Оказывается, человек, который могравнодушно послать на верную смерть доверчивую Тамару Салтыкову и неоглядываясь бросить обожающую его Марину Аверьянову, человек, на руках которогобыло столько крови, любил детей. Нет, не вообще, не в мировом масштабе. Онлюбил своих детей. Он был одержим своим отцовством!

Еще в молодости Всеволод женился, но вскоре жена и сынумерли: они жили в Астрахани, где каждое лето разражалась холера. Сам Юрскийвыздоровел чудом, но зрелище мучительного умирания его ребенка произвело нанего страшное впечатление. Он не мог забыть сына (жену-то забыл довольно скоро)и сделался одержим желанием иметь других детей. Однако напрасно. Он обращался кврачам – те уклончиво советовали лечиться, но некоторые сразу выносилиприговор: детей у него, скорей всего, больше не будет. Значит, врачи ошибались!