Небесные воины - Вадим Проскурин

— Основной вопрос философии не так звучит, — поправила меня Головастик. — А тот вопрос, что ты задал, надо адресовать не всему человечеству, а каждому человеку в отдельности. Только на него мало кто сможет ответить, разве что йоги индийские, да еще Четырехглазый.

— И алкоголики, — добавил я. — Только у них ответ будет противоположным.

— Короче, — сказала Головастик. — Бомж хочет, чтобы на Земле воцарилось царство божие, в котором все довольны и счастливы, все живут по правилам и никто ничего не нарушает. Мне это не нравится. Надо объяснять, почему?

— Не надо, — сказал я. — Неудовлетворенность жизнью — главный двигатель прогресса. Если Бомж добьется своего, Земля превратится в болото, населенное счастливыми лягушками. Такая перспектива меня не радует.

— Меня тоже. Но что мы можем сделать? Найти Бомжа и достать его физически? Это может получиться только случайно, он теперь очень осторожен.

— А если Лену привлечь? — предположил я. — Хотя нет, она сама говорила, что Бомж с ней больше не разговаривает.

— Вот именно, — кивнула Головастик. — Что еще у нас остается? Павла трогать бессмысленно — он свою задачу уже выполнил, привлек к Бомжу внимание властей, теперь он ему больше не нужен. Может, еще несколько раз пригодится, но и только, а сейчас атака на Павла никаких результатов не принесет. Если не считать того, что у новой религии появится первый мученик. Может, Бомж этого и добивается.

— Новую религию? — переспросил я. — Думаешь, Бомж насаждает новую религию? А чем она отличается от старого доброго христианства?

— Тем, что рай существует на самом деле, — ответила Головастик. — А через некоторое время появится и ад.

— Хорошо, убедила, — сказал я. — Павла не трогаем. А если рай… Открытый мир можно закрыть?

— Не знаю, никогда не пробовала, — Головастик задумалась. — Нет, не получится. Бомж всегда сможет открыть новый рай, не обязательно сразу, но если захочет, рано или поздно откроет. И об этом новом рае мы уже не узнаем. Я и о том-то узнала только потому, что Бомж тогда ни от кого не скрывался.

— Понятно, — сказал я. — Хотел предложить устроить в раю погром, но если так…

— Бесполезно, — подтвердила мои мысли Головастик. — Вот погром в аду — это уже лучше. Но вряд ли мы сумеем найти ад.

— Тогда что нам остается? — спросил я.

Головастик нервно передернула плечами.

— Ничего не остается, — сказала она. — Сидеть и ждать, когда Бомж допустит ошибку. Рано или поздно он ее обязательно допустит. А если не допустит — нам придется уйти в параллельный мир.

— И оставить Землю Бомжу на растерзание?

— А что нам остается? Да и не такое уж это и растерзание. Ну, не будет через двадцать лет прогресса, ну и что с того? Зато не будет войн, терроризма, наркомании… Я открою подходящий мир, мы будем им управлять, а лет через сто посмотрим, у кого это получается лучше — у нас или у Бомжа.

Я вспомнил мир, в котором началась моя инициация, и поежился.

— Нет, ту реальность я трогать не буду, — Головастик будто прочитала мои мысли. — Я постараюсь открыть мир, максимально похожий на Землю, только без Бомжа. Не знаю, насколько это реально…

Мне вдруг стало противно. Война еще толком не началась, а мы уже обсуждаем, что будем делать после поражения.

— Давай лучше не думать пока о худшем, — предложил я. — Давай попробуем еще немного побороться.

— Как?

Я пожал плечами.

— Ну, например… Найти толкового политика без религиозных заморочек, объяснить ему ситуацию, проводить на экскурсию в рай…

— И что это нам даст? — спросила Головастик. — Не забывай, дьявол — отец лжи. Никто не поверит ни тебе, ни мне. Как бы ты ни изливал людям душу, все будут думать, что ты их обманываешь.

— А по-моему, попробовать все равно стоит, — заявил я.

— Ну, попробуй, — безразлично сказала Головастик. — Хуже не будет.

Я вежливо кашлянул. Президент оторвал взгляд от компьютера, увидел меня и часто-часто заморгал.

— Не делайте глупостей, — поспешно сказал я. — Смотрите.

Я растворился в воздухе и сформировался вновь, уже за спиной президента. Заглянул через плечо и увидел, что гарант конституции изучает на экране компьютера вовсе не государственные тайны, а подборку анекдотов про себя.

— Нравится? — спросил я.

Президент вздрогнул и резко развернулся на вращающемся стуле. Его глаза прищурились, взгляд стал злым. На всякий случай я отступил на шаг назад. Вряд ли он в хорошей спортивной форме, но кто его знает… лучше не провоцировать.

— Я не причиню вам вреда, — сказал я. — Вы, конечно, можете вызвать охрану, но тогда я исчезну и появлюсь вновь, когда охрана уйдет. Мне нужно всего лишь поговорить с вами с глазу на глаз.

— Кто вы? — спросил президент.

В его мозгу шевельнулась очень резкая мысль, я воспринял ее и непроизвольно засмеялся.

— Нет, — покачал я головой. — Я не с другой планеты и не из другого времени. И не мираж, порожденный компьютерным разумом. Я… гм… в первом приближении меня можно назвать антихристом.

Я уселся на стул для посетителей и стал рассказывать свою историю. Говорить пришлось долго.

Президент слушал меня молча, сцепив зубы, наклонив голову и впившись в меня тяжелым взглядом. На протяжении всего рассказа он не задал ни одного уточняющего вопроса, он просто сидел и слушал. А потом вдруг спросил:

— У меня есть магия?

Я развел руками, почему-то почувствовав себя виноватым.

— К сожалению, нет, — ответил я. — В нашем мире талант к магии — большая редкость, прирожденные волшебники рождаются не в каждом поколении. Теоретически, вас можно научить нескольким примитивным фокусам, но… оно того не стоит.

— Я так и думал, — кивнул президент. — А ведь меня предупреждали о вашем визите.

— Бомж?! — воскликнул я. — Он и до вас уже добрался?

Услышав, как я назвал его любимого бога, президент поморщился. Неужели он верит искренне, а не только потому, что положение обязывает?

— Где вы солгали? — спросил президент.

— Что? — не понял я. — Я нигде не лгал…

Мой собеседник улыбнулся своей знаменитой хищной улыбкой.

— Не надо умножать ложь, — сказал он. — Я ведь ее чувствую, это профессиональное умение. Если хотите откровенного разговора, он должен быть откровенным с обеих сторон.

Я заглянул в мысли собеседника и улыбнулся.

— Хорошо, — сказал я. — Вы правы, я действительно сказал не всю правду. Но не потому, что хотел показаться лучше, мне, честно говоря, наплевать, что вы обо мне думаете. Просто есть вещи, о которых я не люблю говорить даже сам с собой.