Небесные воины - Вадим Проскурин

— Ты уверен в своих словах? — спросил я.

— Я могу ошибаться.

— Но ты считаешь, что на Земле не происходит ничего важного?

— На Земле никогда не происходит ничего важного. Все суета.

— А тот конец света, что Бомж чуть не устроил зимой?

— Но он же не состоялся. Значит, в нем тоже не было ничего важного. Это тоже часть суеты.

— А если бы он состоялся?

Четырехглазый улыбнулся и сказал:

— Тогда мы бы с тобой не разговаривали.

Я вспылил.

— Тебе легко улыбаться и шутить! — воскликнул я. — Сколько ты живешь на Земле? Две тысячи лет, три, сколько? Неудивительно, что тебе все надоело! А я только-только начал жить, я еще…

— Не успел набраться мудрости, — продолжил Четырехглазый мои слова. — Есть время для всего: время собирать камни и время разбрасывать камни…

— Бомжа цитируешь, — заметил я.

— Это не его слова, — улыбнулся Четырехглазый. — Это сказал один из пророков. Но даже если бы эти слова сказал Бомж, я бы все равно повторил их. Мудрость остается мудростью, даже если она произнесена врагом.

— Ты считаешь Бомжа врагом?

— Ты считаешь, не я, — уточнил Четырехглазый. — У меня давно нет врагов и знаешь, почему? Потому что мудрецы не враждуют. Скоро и у тебя не останется настоящих врагов.

— Я еще не мудрец, — сказал я, — но…

— Это не повод для гордости, — перебил меня Четырехглазый. — Ты вступил на путь мудрости, но ты не готов принять его всем сердцем и в этом корень всех твоих проблем. Ты обрел силу, но воспринимаешь ее не как побочный эффект самосовершенствования, а как инструмент для изменения мира. Ты еще не понял, что начинать надо с себя.

— Начинать надо с того, что мир стоит на краю гибели, — заявил я.

— Миру не грозит гибель, — покачал головой Четырехглазый. — Изменение — не гибель.

— Павел говорил так о смерти, — заметил я. — Не умрем, но изменимся.

— Ты не понял, что он имел ввиду, — вздохнул Четырехглазый. — Ты поймешь это только со временем.

— Значит, ты отказываешь нам в помощи?

— Тебе не нужна помощь, а Головастику — тем более. Запомни одно — как бы ни повернулись события, они в любом случае принесут тебе жизненный опыт. Я дам только один совет — что бы с тобой ни происходило, используй это, чтобы стать мудрее. И не бойся проиграть, потому что жизнь — не шахматы, в шахматах если выигрывает один игрок, то второй проигрывает, а в жизни обычно выигрывают или проигрывают все вместе. Помни об этом.

В следующую секунду я стоял на краю обрыва, далеко внизу под моими ногами бушевала Брахмапутра, а я смотрел на пенящийся поток и не видел его. Как обычно бывает после визитов к Четырехглазому, душа пребывала в полнейшем смятении. Помнится, Четырехглазый однажды говорил, что когда ты тренируешь мышцы, они болят, и когда тренируешь душу, она тоже болит. А потом он долго распинался, что между душой и телом гораздо больше общего, чем кажется на первый взгляд…

Я плюнул вниз с обрыва и наблюдал за плевком до тех пор, пока он не стал неразличим. А потом я отправился к Головастику поделиться с ней результатами встречи с Четырехглазым. Как говорится, отрицательный результат — тоже результат.

Павел нанес третий визит в хоспис, на этот раз в Вашингтоне, после чего залег на дно. Головастик сказала, что она догадывается, в чем тут дело, и что если она не ошибается, то скоро она встретится с Бомжом лицом к лицу и постарается в конце концов разрулить конфликт. Я предложил свои услуги, но она отказалась наотрез.

— Ты еще недостаточно силен, — заявила Головастик. — Бомж разотрет тебя в порошок одной левой.

— В прошлый раз не растер, — заметил я.

— В прошлый раз с тобой была я, — сказала Головастик. — А в этот раз я не хочу тратить силы на твою защиту, лучше я буду делом заниматься.

— Как знаешь. А в чем оно будет заключаться, это твое дело?

— Не скажу, — отрезала Головастик. — Можешь надо мной смеяться, но я не люблю говорить о догадках заранее. На нашем с тобой уровне сглаз практически не действует, но… Короче, считай это моим старческим бзиком.

Мне не оставалось ничего иного, кроме как принять эти слова к сведению. Я попытался убедить себя, что от меня все равно ничего не зависит, что я вполне могу вернуться к обычному своему времяпрепровождению. И сразу понял, что мне надоело ничего не делать.

Мне вдруг стало смертельно скучно. Жизнь часто сравнивают со спектаклем, но мало кто понимает, насколько этот спектакль скучен. Смертные не предъявляют к своей жизни высоких эстетических требований, смертные слишком заняты борьбой за существование. А когда у тебя есть все, кроме счастья, вот тогда тебе становится по-настоящему хреново.

Казалось бы, чего мне еще не хватает? У меня есть все — любимая девушка, прекрасная душой и телом, неограниченные финансовые средства, потенциальное бессмертие и никаких забот, кроме одной — чем бы себя развлечь. Четырехглазый говорит, что жизнь бессмысленна, но если он прав, то зачем тогда вообще жить? Это, конечно, не повод выпить яду прямо сейчас, но все же…

Но достаточно высоких материй. Рассмотрим простой сиюминутный вопрос — чем занять себя здесь и сейчас? Лена осваивает джип и вроде бы выглядит счастливой, но… может, стоит поговорить с ней? Так ли она счастлива, как кажется?

Вечером мы сидели на веранде прибрежного ресторанчика, я курил, Лена доедала десерт. Играла тихая музыка, не то чтобы классическая, но очень похожая, что-то вроде Энио Мориконе. Я смотрел на спокойное и сосредоточенное лицо Лены и пытался понять, о чем она думает и что чувствует. Без телепатии ничего понять не получалось, а напрямую читать ее мысли я не хотел. Неправильно это — ковыряться в душе любимого человека, особенно когда знаешь, что твоя душа для него закрыта.

— Прикоснись ко мне, — попросила вдруг Лена.

Я протянул руку и коснулся ее бедра. Она хихикнула и сказала:

— Не так, к душе прикоснись. Ты ведь хочешь понять, о чем я думаю.

Я печально покачал головой.

— Не могу, — сказал я. — Вначале я загляну в твои мысли один раз, потом еще, еще, потом это войдет в привычку, появится соблазн не только читать, но и писать…

— Разве это возможно? — удивилась Лена.

— Четырехглазый говорит: возможно все, во что ты способен поверить. Знаешь, я заметил одну странную вещь. Чем больше вещей я умею делать, тем больше становится того, что я не буду делать никогда. Не потому, что это невозможно, а потому, что это неправильно.

— Светлеешь, — хмыкнула Лена.

— Да ну тебя, — отмахнулся я. — Светлые, темные, добро, зло… Это просто ярлыки, их используют, чтобы говорить другим людям: я прав, а ты нет. Каждый сам решает, что ему можно, а что нельзя, но только одни честно признают, что поступают так, как поступают, потому что их левая пятка так захотела, а другие ссылаются на бога, законы, психологию…