Отцеубийцы - Мария Вой

врага и вспомнил тот день, с которого все началось. Пиром в свою честь он вряд ли наслаждался – его ждала судьба, возложенная на него богами.

Латерфольт заметил в толпе Кирша, с которым старался не сталкиваться. Егермейстер так и не рассказал Хроусту о сговоре советника с Шаркой, а тот и сам держал язык за зубами, понимая, чем это ему аукнется. И все же Латерфольт распорядился забрать у Кирша его болтливый трофей, и Кирш покорно согласился. Видимо, он и сам сообразил, как далеко зашли его шалости с Моррой, а когда отпал вопрос с Аллурией и Волайной, он окончательно отогнал все сомнения.

Утаивание от Хроуста тяготило, и Латерфольт чувствовал, что если не Кирш, то он сам рано или поздно расскажет все, но так, чтобы не подставить под удар Шарку. «Обращайся с ней помягче. Это приказ», – раз за разом повторял голос гетмана в его голове. В ответ он принимался неустанно спорить: «Какая чушь, что я ненавижу ее! Какой идиот это придумал? Не сам же Хроуст! Шарка билась за меня, за мой народ. Без Шарки окажется, что наши люди погибли зря, чтобы я один выжил и весело пил пиво. Снова… Весь смысл, все будущее, вся цена этих смертей – в ней одной!»

Со дня ссоры эти мысли не покидали его ни на мгновение. Он задавал себе вопрос Хроуста: «Ты любишь ее?» и заново искал на него честный ответ. Удивляясь самому себе, обнаружил, что не соврал отцу, точнее, не совсем соврал; у его ответа было достаточно причин, а вот у малодушия – никаких. Малодушие не искупит и не оправдает эти смерти. «Соберись, Вилем! Посмотри на нее!»

Латерфольт вскочил, не дослушав нудную речь брата Огнивца, и решительно направился к Шарке. Он растолкал людей вокруг нее, даже не пытаясь шутить или извиняться. Хмель выветрился, в голове прояснилось. Вот он уже прямо перед этой копной золото-рыжих волос – как он не заметил сразу, какие они красивые? А уж как пахнут… Дэйн отпрянул в сторону, давая проход обожаемому егермейстеру. Хрупкая ручка Шарки оказалась в руке хинна.

– Пойдем, – прошептал Латерфольт, заглядывая в огромные серые глаза. – Я хочу тебе кое-что сказать.

Наверное, если бы не толпа вокруг, Шарка бы придумала причину не пойти, как придумывала с первого дня их ссоры. Но взгляды молодых женщин и мужчин давили на нее. «Все они знают, что я – ее будущий муж. Она не захочет видеть их недоумение», – мелькнуло в голове егермейстера.

И она поддалась. Латерфольт, чуть подпрыгивая от нетерпения, вывел ее наружу, отвел, пряча за своей спиной от людей, в тень огромных ясеней в саду у храма, а когда кусты и ветви скрыли их от чужих глаз, встал напротив невесты.

– Шарка, я такой болван, – он сбивался, как мальчишка, признающийся в любви девчонке. – Мне нет оправдания, и мое сердце разрывается при мысли о том, как я себя вел… Мне очень стыдно!

– Я ведь уже сказала, Латерф. Это я вела себя неподобающе, – угрюмо отозвалась Шарка, повторяя то же, что все эти дни. – Я ослушалась тебя и подвела, я…

– Нет-нет-нет, милая! – Он сделал шаг навстречу, но она попятилась. – Я знаю, что ты делаешь это ради нас. И я никогда не смогу описать, как я благодарен тебе. Никто в моей жизни…

«Кроме Хроуста… Нет, заткнись!»

– Никто не делал для меня больше. Шарка.

Она наконец несмело позволила заключить себя в объятья. Как хорошо, что ей разрешили снять доспех: Латерфольт давно не прикасался к ней так, давно не чувствовал ничего по-настоящему, а не просто заставлял себя производить выученные движения. Сейчас в нем, впервые после того, как они покинули Тавор, проснулось дикое, звериное возбуждение. «Вовремя ты, дружище!»

Но Шарка, почувствовав, как его захлестнуло, вдруг весело захихикала, избавившись от гримасы серьезности. Он давно не слышал ее смеха, давно не заставлял никого смеяться… С новым приливом нежности Латерфольт прижал ее к себе, уткнулся носом в локоны и прошептал в маленькое ушко:

– Я должен кое-что сказать тебе. Уже давным-давно должен.

«Не чтобы ты меня слушалась, даже не ради Сироток и не ради Хроуста, наверное…» Шарка хихикнула, плотно прижалась к нему, зачем-то уложила его руку себе на живот:

– Я тоже, Латерф.

Но, прежде чем сказать, он зарылся лицом в ее волосы, чистые, пахнущие душистыми травами, густые, как у него самого, но рыжие, как огонь…

– ОГОНЬ!

Резкий вопль заставил их обоих вздрогнуть, и Латерфольт, мигом очнувшись, обернулся. Город пришел в движение, но не так, как на встрече Сироток. Закрывая Шарку собой, Латерфольт выглянул из зарослей наружу и увидел обезумевших горожан и струйки черного дыма, поднимающиеся над крышами.

Унберк горел.

Хроуст не колеблясь послал всех Сироток тушить пожар. Горели дома и таверны неподалеку от главной площади со статуей Теобальда. «Неудивительно, – подумал Латерфольт, – в такую-то жару. Кто-то хорошенько подвыпил на празднике и выронил трубку».

С пламенем у площади разобрались быстро, но сизый дым не желал развеиваться. Улицы охватил хаос. Горожане метались, напрочь забыв о Сиротках и пире. Истошно вопили дети на руках у женщин. Только тогда до него дошло: горят не только таверны на площади. Горели конюшни, и вместе с пеплом и дымом ветер разносил над Унберком душераздирающее ржание лошадей. Горел склад с порохом, выбрасывая в небо яркие снопы искр и оглушительные взрывы. Горела пристройка рядом с воротами, рискуя поджечь и ворота тоже. Огонь без промедления перекидывался с крыши на крышу, раззадоренный жарой. Дым стелился по улицам низко. Раскаленного ветра было недостаточно, чтобы разогнать его и перестать душить людей, которые падали на землю, хватаясь за горло и рискуя быть затоптанными в панике, зато достаточно, чтобы разнести огонь в каждый уголок Унберка.

Сомнений не осталось: город подожгли. Слишком много было очагов для случайного пожара. Но кто эти люди, которые предали целый город пламени, даже не выведя из него мирных жителей, детей, женщин? Пусть даже ради головы Хроуста…

Латерфольт метался по улицам, сжимая руку Шарки. Искры, вопли, пепел, забивающий нос и горло, потемневшее небо, словно кто-то из богов набросил на яркий солнечный день покрывало ночи. Солнце, впрочем, висело еще высоко над горизонтом – насмешливый бледный диск в сизых облаках потускнел, но палил по-прежнему без жалости.

Как в тот день, под яблоней. Там был такой же жар. Те же искры, то же бешеное ржание, хрипы, давка…

– Латерф!

Хроуст оказался перед ним верхом на коне и встряхнул Латерфольта за шиворот. За спиной гетмана сидел Дэйн с посеревшим лицом: мальчишка уже успел надышаться дымом.

– Собери всех наших, кого сможешь, и выводи их из города! К черту Унберк, его не спасти. Они поймали нас в ловушку. Снова!

– Но…

Разве он не видит, как падают, задыхаясь, все эти люди? Вряд ли простые горожане знали, что уготовано Унберку. Вот эта семья с четырьмя детьми в телеге, которую из последних сил тянут отец и мать, эти молодые парни, что выкрикивали их имена еще пару часов назад…

Хроуст нетерпеливо цыкнул и подал руку Шарке:

– Залезай, он вытянет троих!

– Я могу потушить пожар, мой гетман! – воскликнула вдруг Шарка, отскакивая от всадника, и вытянула впереди себя руки, взывая к Дару Воздуха. Она смотрела прямо на горящее здание на другой стороне площади, пожираемое таким яростным пламенем, что никто даже не пытался его потушить. Таких зданий вокруг было много: ало-оранжевые языки огня танцевали то тут, то там, выбрасывая в небо клубы дыма, рваные и смертоносные,