Флейшман в беде - Тэффи Бродессер-Акнер

– У вас будет минутка?

Бартак отложил бумагу, которую читал.

Тоби огляделся на миг, прежде чем произнести вслух:

– Мне нужно взять день или два по личным причинам.

Бартак сложил ладони, подался вперед и навалился грудью на стол:

– Сейчас не очень удачное время. Муж Карен Купер работает в хедж-фонде, который ежегодно проводит сбор средств в пользу нашего фонда пересадки спинного мозга.

Хедж-фонд, собирающий деньги на пересадку спинного мозга! Тоби подумал, что это все равно как если бы студенческое братство[14] торговало домашней выпечкой в пользу бедных. Люди готовы на всё, чтобы очистить совесть.

– Я знаю. Я бы не просил, если бы не было крайней необходимости.

Бартак помолчал, ожидая объяснений. Всем хочется посмотреть, как Тоби прыгает через кольцо.

– Рэйчел застряла в командировке, – сказал Тоби. – Она должна была вернуться и забрать детей на всю эту неделю, но она не может, и бебиситтера у нас сейчас тоже нет.

Блин, он же уволил Мону. Он подумал, что сейчас его понос прохватит.

Бартак молчал, давая понять, чтобы Тоби рассказывал дальше.

– Я ее уволил. Она вчера позволила моему сыну смотреть порнуху.

Мона. Он уволил Мону.

– Ой-ой-ой. Так ты что, будешь просто сидеть с ними дома? – спросил Бартак.

– Это лучше, чем бросать их в комнате для совещаний. Я смогу отвечать на все телефонные звонки. Филиппа здесь, и мои клинические ординаторы тоже.

Он ничего не сказал про Хэмптонс, потому что как патологически скромный человек не мог представить себе, что произносит слово «Хэмптонс» перед начальником, знающим размер его зарплаты. Да, это очень достойная сумма по американским стандартам, но не такая, на какую можно покупать дома в Хэмптонсе. У Бартака был дом в Хэмптонсе. Бартак устраивал там званые вечера и развлекал жертвователей – людей, которым нужно поддакивать независимо от того, какую фигню они несут. Он должен был хвалиться своими учеными степенями перед профанами, которых это впечатляло, и одновременно говорить о том, как он командует людьми, которые до сих пор остаются настоящими врачами.

– Ой-ой-ой, – сказал Бартак. – Ну хорошо, бери два дня, но позаботься, чтобы твои ребята были в курсе дел с Карен Купер. Я тоже зайду ее проведаю. Я сказал Дэвиду Куперу, что ты лучший врач, какой у нас есть.

– Спасибо, сэр.

Тоби покинул кабинет шефа и пошел в комнату для совещаний. Ханна и Солли подняли головы от айпадов.

– Кто хочет поехать на Лонг-Айленд? – спросил Тоби. Солли радостно заверещал. А уныния на лице Ханны как не бывало.

Я только что сошла с поезда на Пенн-стейшн, когда пришла эсэмэска от Тоби, что он не может сегодня со мной пообедать.

Рэйчел приняла одностороннее решение остаться на своем дурацком ретрите на несколько лишних дней.

Да, она так поступает. Не спрашивай.

Мужчина, у которого не хватало полноги, прохромал мимо на костылях. Четырнадцатилетняя девочка в костюме клоуна плакала в телефон. Женщина с Лонг-Айленда с пятью девятилетками в одинаковых нарядах для танцев орала на одну из них: «Я ей ничего подобного не говорила!» Хуже этого вокзала просто не бывает. Я посмотрела на табло над головой. Следующий поезд в Нью-Джерси уходил через четырнадцать минут. Но мне была невыносима мысль о возвращении. Я не хотела… не могла целый час сидеть рядом с каким-нибудь жлобом, который за это время выхлебает две 16-унциевые банки пива Bud Light с лаймом.

Я решила вместо этого прогуляться по даунтауну хоть недолго. Так куда пропала Рэйчел? На ретрит по йоге? Куда-то уехала, чтобы наказать Тоби? Куда-то уехала, просто наплевав на Тоби? У моей матери была присказка, что можно украсть часы, но не дни. Но Рэйчел крала именно дни, совсем как я когда-то. Журнал, в котором я работала, посылал меня в командировки. Я останавливалась в хороших отелях в иностранных городах, куда сама, скорее всего, никогда не попала бы. Однажды в Лондоне я задержалась на два дня только потому, что было невыносимо опять втискиваться в самолет после двухчасового интервью. Я поменяла билет (я никогда не организовывала себе поездку на более длительный срок, просто продлевала билет), чтобы остаться на два лишних дня. Моей дочери в это время было восемь месяцев, но дело не только в усталости и не только в том, что меня погнали в Европу из Нью-Йорка всего на два дня. Дело в том, что я чувствовала: этот отель, этот город, это одиночество – время, когда я могу снова ощутить собственную кожу; время, когда я снова ощущаю собственное тело. Я вновь существовала вне контекста, не прикованная к детской коляске, не прикованная к мужчине, который держит меня за руку. В командировке я не надевала обручальное кольцо. Не потому, что хотела завести интрижку, просто в самолетах у меня постоянно мерзли пальцы, становились тоньше, и кольцо сваливалось. А я бы не вынесла постоянного беспокойства из-за того, что могу его потерять. Но, может быть, дело было и в другом, в контексте. Не знаю. Скажем так: чувствуешь свое тело впервые за долгое время, чувствуешь свою кожу, и вдруг чувствуешь кольцо на пальце, и его тяжесть внезапно кажется невыносимой.

Адам не возражал бы; это чистая правда. Но я соврала ему, что интервью перенесли на другой день. Я ходила по замкам, по музеям и по набережной Темзы. Я вдруг полюбила импрессионизм, как безмозглая кошка, в которую я внезапно превратилась. Я вдруг полюбила сидеть и ужинать у стойки бара, а не за столиком. Я вдруг полюбила эспрессо, но без молока! Кто же пьет кофе без молока! Однажды на рейсе в Лиссабон я сидела рядом с бизнесменом, который уделял мне много внимания, хотя я была в грязной одежде и в очках и всё время рассказывала о своих детях. Он спросил, не можем ли мы пообедать вместе, когда долетим. Мы действительно встретились, жаркой ночью в кафе где-то в переулке. У меня в теле что-то постучалось, но не громко, а приглушенно, словно кто-то поскребся пальцем в окно моего сознания. Но я не понимала, что это такое и зачем. Мой новый знакомый был как две капли воды похож на Адама: ответственный, добрый, не очень замечающий, что происходит вокруг. Всё, чего я хотела, – это чтобы он попытался меня поцеловать. Адам хотел меня целовать. Почему мне этого было недостаточно? Я встала и ушла из кафе. Я не хочу об этом говорить. Скажем только, что эти крохотные восстания были совершенно смехотворными. Я была чудовищно нелепа. Не хочу об этом говорить.