Флейшман в беде - Тэффи Бродессер-Акнер

Она промолчала.

– А в какие игры играл Солли? – спросил он.

– В компьютерные.

– Вам следовало бы вывести детей погулять.

– Он и так весь день гулял.

– Ну знаете, все-таки вы должны были за ним следить. Вы будете спорить со мной, что это не так? Я вам говорю, что он смотрел порнографию посреди гостиной в течение нескольких часов.

Мона повесила трубку, возможно, решив, что раз Тоби замолчал, значит, выговор окончен и можно завершить беседу. Она выслушала его и приняла к сведению. Как говорится, молчание – знак согласия.

– Ханна, Солли, подите сюда на минуточку.

Они в конце концов явились.

– Кто сегодня пользовался компьютером?

– Я только айпадом пользовалась, – ответила Ханна. Тоби взглянул на сына и увидел, что глаза у него круглые, а челюсть дрожит от ужаса.

– Ханна, можешь идти дальше смотреть телевизор.

Солли закрыл глаза. Тоби сел на диван и сказал:

– Поди сюда. Ничего страшного не случилось.

– Это не я, – сказал Солли.

– Солли.

Он заревел, хватая ртом воздух:

– Это не я! Я не знаю, как эти штуки появились на экране! Они просто сами взяли и появились!

– Может, это потому что… Слушай, Солли, поди сюда и сядь, не бойся… может, тебе было интересно, как устроены девочки?

– Я только хотел посмотреть, как выглядит это… там, внизу…

Тоби кивнул:

– Я понимаю. Хочешь, я принесу тебе книжку с рисунками, специально для твоего возраста?

Солли широко распахнул глаза:

– Нет, – сказал он. – Нет, я больше не хочу этого видеть.

Тоби обнял Солли за плечи, притянул к себе, так что голова сына лежала у него на коленях, и дал ему выплакаться, а сам гладил его по волосам. Солли девять лет. Тоби подумал, что, кажется, и сам начал интересоваться этими вопросами лет в девять, но интернета тогда еще не было. Так что он был вынужден идти в библиотеку и просматривать альбомы по искусству. Другие дети, которых он знал, предпочитали книги по биологии, но те были какие-то очень клинические. По опыту посещения музеев, куда Тоби ходил с родителями, он знал, что искусство гораздо неприличней науки. Однажды он украдкой заглянул в свой первый альбом Пикассо, но это, вероятно, было ошибкой, так как отчасти помешало ему выстроить в мозгу непротиворечивую картину человеческой анатомии. Потом пришел черед Курбе, потом О’Киф, и некоторое время у него в голове была страшная каша, пока он не набрел на анатомический атлас; тогда картинка распалась на кусочки и перестроилась в правильном порядке. Наконец в десять лет он открыл для себя порнографию. Родители повезли его в гости к двоюродному брату, Мэтью, который жил в долине Сан-Фернандо. После ужина Тоби пошел за Мэтью в спальню, где тот держал грязные журнальчики и видеокассету с фильмом про некоего молодого человека. Молодой человек проснулся среди ночи в большом загородном доме, спустился на первый этаж и обнаружил, что его мать участвует в оргии, которую сама устроила. По-видимому, он и проснулся оттого, что оргии проходят не бесшумно – всякое там тяжелое дыхание и стоны. Он, еще сонный, спускается по лестнице. Мать его видит. На ней платье с голой спиной, но сама она еще не голая – вероятно, потому, что исполняла обязанности хозяйки дома. Она ведет сына обратно наверх, приговаривая «не на что тут смотреть, сынок». И укладывает его в постель, но он уже увидел достаточно, чтобы возбудиться, и потому всё время лезет к матери под платье, чтобы схватить ее за грудь. Конечно, теперь мать тоже возбуждается, но знает, что так поступать неправильно, и всё время отводит его руку. Так повторяется три или четыре раза, прежде чем она наконец смягчается и они начинают воодушевленно заниматься делом… и вдруг в спальню ворвалась мать Мэтью с воплями «ОПЯТЬ?! ОПЯТЬ?!», и маленький Тоби, которому было всего десять лет, пулей вылетел из спальни и притворился, что ничего не случилось и что странное, новое для него шевеление в штанах вовсе никогда не имело места. Он много месяцев боялся, что тетка расскажет матери и мать его возненавидит; тетка не рассказала, но всё равно он много лет после того не мог смотреть ей в глаза. И много лет беспокоился, что его психика безвозвратно повреждена первым знакомством с порнухой, оказавшейся на тему инцеста. Он чувствовал определенную брезгливость, но рядом пульсировал маленький кусочек возбуждения, и Тоби очень беспокоился из-за этого маленького кусочка. Он боялся, что они непоправимо сольются у него в мозгу; он боялся, что если у него хоть когда-нибудь возникнет хоть одна сексуальная мысль на той же неделе, на которой он думал о своей матери (чья фигура напоминала дрейдл[13]), то это значит, что он извращенец. В результате первые несколько раз, когда у него был секс, он немедленно после эякуляции вспоминал о матери – от страха, что после эякуляции обязательно вспомнит о матери.

Вот о чем он думал, пока гладил Солли по голове. Он думал о том, как его сын, вероятно, травмирован и охвачен почти смертельным отвращением из-за встречи со взрослым миром, случившейся слишком рано для того, чтобы маленький мозг мог всё это переработать. Он думал о том, что Солли будет долгое время ломать голову, нормально ли это – эякулировать женщине на лицо, и будет ли она кричать от удовольствия в этом случае. Он думал о том, как тяжело расти. Юности избежать совершенно невозможно. Его отец любил говорить, что юность – лучшие годы жизни. Ты что, издеваешься, каждый раз думал Тоби. Тогда лучше убейте меня прямо сейчас. Да, он думал о том, как трудно расти, как отвратительно взросление, какое гадкое чувство остается от столь многих его аспектов и какое ужасное отвращение испытываешь, когда очередной клочок твоей невинности обращается в прах и пепел.

Зазвонил телефон. Это Рэйчел, Тоби не сомневался. Какой-то ядерный луч, испускаемый им у себя дома, проник к ней на вершину горы и активировал оставшиеся крупицы материнского инстинкта. Теперь она жаждет узнать, как поживает ее семья. Вероятно, она получила сообщение от ресепшенистки по имени Шалфей и побежала успокаивать Тоби. Она три дня пробыла в медитативном трансе, только что очнулась и полна сожалений. И поспешила сообщить ему, что пара дней просветления подействовала на нее благотворно, что она не должна была поступать с Тоби таким образом и что умоляет его вернуться домой.

– Я та Рэйчел, которую ты встретил на вечеринке в библиотеке, – скажет она. – Я стала прежней.

Он ее хорошенько проучит – она так измучила его за все эти годы. Но в конце концов он согласится. Конечно, согласится. Не потому, что скучал по ней; но он готов что угодно отдать, чтобы всё случившееся, абсолютно всё, оказалось огромным недоразумением. Он поерзал, стараясь не беспокоить Солли, и вытащил из кармана телефон со словами:

– Прости, малыш, это может быть из больницы.

Он взглянул на экран и увидел прикрытый кружевом сосок Нагид, француженки иранского происхождения, с которой обменивался эсэмэсками по дороге домой с работы. Сосок был торчащий.