Винляндия - Томас Пинчон

— Оркестровки. — Кармине рассмеялся, смущённо и гаденько. — «Ой, Мари», какая тут оркестровка вам нужна? Вы ж, господа, итальянцы, разве нет?

Банда сидела молча, беспомощно, и наблюдала, как их вожака гарротят. Несколько англов, кое-кто шотло-ирландец, один паренёк еврей, настоящих итальянцев нет.

— Ну а хотя бы католики? — продолжал Кармине, расставляя в своих репликах ударения рывками за ремень. — Может, отпущу вас с десятком припевов «Аве Марии» и молитвой о прощении? Не? Тогда скажите мне, покуда можете, что происходит? Вам чего, Малыш Ралф ничего не сказал? Эй! Минуточку! А это что? — По ходу тряски головы на том, где она сидит, взад и вперёд, «итальянский» парик Билли начал съезжать, обнажив его истинный причесон, нынче выкрашенный в пылко бирюзовый. — Да вы, парни, никакие не Джино Бальоне и «Пейзане»! — Кармине покачал головой, потрещал суставами, разминая. — Это мошеннический обман, друзяйки! Разве не знаете, за такое можно в малых исках оказаться?

Видя, что Билли Блёв, наслаждаясь своей капитуляцией перед паникой, напрочь забыл о быстро-размыкающихся защёлках на концах гитарного ремня, коим его душили, Исайя подошёл и ему их отщёлкнул, тем самым позволив руководителю коллектива отшатнуться назад и с хрипом втянуть в лёгкие немного воздуха.

— Вообще-то, — начал Исайя, — я тут на ударных, моя работа — сносить удары и грубые неожиданности, выстраивать их в линию, чтоб публика могла танцевать, я больш’ ничё и не делаю, в натуре, но как знаток и по той истории, что, похоже, рассказывает ваше лицо получателю Жизненных ударов вродь вас, вы наверняка заметите, что настоящий кризис может и не оказаться достойным тех эмоциональных вложений, что вы рассматриваете, не говоря уж о синяках на шее этого самого Джино сиречь Билли, от которых ему придётся не одну неделю носить бандану, с переходом к последствиям в музыкальном смысле, а также к возбуждению подозрений в засосах со стороны многочисленных старушенций, кои вы легко способны вообразить, тут у нас отнюдь не удар судьбы, поди ж ты, даже не мазок щётки по верхней тарелке Жизни, ладно вам! Э!

— Ах, — выпалил негабаритный гамадрил, заворожённый, — да, ты прав, парнишка, и я говорю это с разочарованием, птушта весь уже изготовился ко множественной конфронтации.

— Хорошо, — Билли Блёв где-то за усилком, в неистовых поисках ключей от фургона, — вы не держите за душой, это хорошо.

К счастью, в составе библиотеки Ралфа Уэйвони оказался экземпляр незаменимого «Итальянского свадебного песенника» Делёза-и-Гваттари, который Джельсомина, невеста, ради оберега своего бракосочетания от несчастливых предзнаменований вроде крови на свадебном торте, поимела присутствие духа проскользнуть в дом и преподнести взорам Билли Блёва. К вящему неудобству, Билли, ключи в кулаке, в этот момент уже отправился в целенаправленное путешествие по парковке, а посему свежая невеста, в бабушкином свадебном наряде, была наблюдаема бегущей за неитальянским музыкантом с необычными волосами — не то нарушение приличий, согласно мнению более традиционно настроенных элементов, близких к Ралфу Уэйвони, кое можно оставить неотмщенным. Посему, невзирая на возрождение музыки, танцевания и доброго настроения вкупе со спасением дня бракосочетания Джельсомины Уэйвони, сей латентной угрозы оказалось довольно, дабы парализовать Билли на весь остаток халтуры, раз уж теперь он был убеждён, что заказ на него поступил из высочайших кругов.

— Эй, да если они захотят тебя потемнить, Билли, они это и сделают, — известил его басист «Рвотонов», известный под своим профессиональным именем Мясницкий Крюк. — Теперь лучше всего тебе будет срастить штурмовую винтовку 22-го калибра и вставить шептало автоспуска к ней, когда за тобой придут, по крайней мере, заберёшь парочку с собой.

— Не-е, — возразил сквозняк-виртуоз 187, самоназвавшийся так в честь статьи УК Калифорнии за убийство, — только задроты на технику рассчитывают, а Биллу нужны навыки рукопашного боя, ножи, ‘чаки, чутка джиткундо…

— Веселухе конец, Билл, либо из города сваливай, либо нанимай себе крутую охрану, — вставил Гад, синтезаторщик.

— Исайя, дружбан, выручай, а, — взмолился Билли.

— С другой стороны, — сказал Исайя, — «Volare»[51]им понравилось.

По ходу всей этой суматохи, Прерия, уровнем-другим выше по склону, стояла в полусмятении перед зеркалом в золотую жилку и в изысканной раме, одним в целом ряду, в туалетной комнате дамского салона ошеломительной безвкусицы, переживая приступ ПОП, сиречь Подростковой Одержимости Причёской. Пока остальные Рвотонки бегали вокруг с краской для волос или париками, Прерии для пущей консервативности достаточно было их расчесать.

— Идеально! — сообщил ей тактичный Билли, — никто лишний раз и не глянет.

Она пялилась в собственное отражение, на лицо, что всегда было для неё полутайной, несмотря на материны фотографии, которые ей показывали Зойд и Саша. В её лице Зойда увидеть было легко — этот загиб подбородка, укос бровей, — но она издавна умела такие черты отфильтровывать, как способ отыскать в том, что оставалось, лицо матери. Она вновь принялась теребить волосы щёткой для начесов из кораллового пластика, которую ей в магазине спёрла подруга. Перед зеркалами она нервничала, особенно всеми этими, каждое вправлено над мраморной раковиной с русалками вместо ручек кранов, в пространстве, освещённом, как автовокзал, стены обиты золотым бархатом с рельефным геральдическим узором, повсюду розовые и кремовые штрихи, посередине фонтан, какая масштабная римская репро, утопленные динамики играют FM-стерео, замкнутое на какую-то местную легкомузыкальную частоту в округе, тихонько кипят там себе, словно насекомая песнь.

Прерия попробовала волосы счесать вперёд длинной чёлкой, остальные прибить щёткой по плечам впереди, надёжней способа она не знала, а глаза у неё уже пылали такой синевой сквозь локоны и тени, что самой жутко, какое время дня или ночи ни возьми, от того, что воображала, будто видит она перед собой призрак матери. А что если она посмотрит на полсекунды дольше нужного, и он заморгает, её же глаза останутся распахнутыми, и губы его зашевелятся, после чего заговорят ей такое, чего уж точно лучше б не слышать…

А то и то, что всю жизнь томилась услышать, но до сих пор боишься? казалось, спрашивает другое лицо, вздев одну бровь чуть выше, нежели Прерия чувствовала на своём. И тут вдруг, за собой, она увидела другое отражение, кое могло там быть уже некоторое время, такое, странным образом, что она чуть ли не знала лично. Она быстро обернулась, и вот перед ней живая женщина из плоти, стоит немного чересчур близко, высокая и светлая, в зелёном вечернем платье, подходившем бы к волосам, если б не её осанка, атлетическая, даже воинственная, наблюдает за девочкой чуднó — знакомо и как-то оборонительно, словно они сейчас продолжат беседу.

Прерия перехватила щётку так, чтобы острый её конец стал рабочим.

— Проблема, мэм?

Сразу вдруг, из наплечной сумки незнакомицы, тёртая воловья кожа, её она поставила рядом с холщовой, земляного окраса Прерии, на кафельную стойку, раздалась тоненькая писклявая мелодия в трёхголосном изложении, все шестнадцать тактов темы из «Гавайев Пять-О», которые сумка повторяла, в потенциале — до бесконечности.