Мужчина и Женщина - Юрий Андреев

Негромко хлопнула дверь… «Ладно, проветрится, успокоится,все наладится. Максим и впрямь любит сам себе поблажки устраивать». Я пошла вкомнату — сердце схватило, как резкая зубная боль: на столе белела записка.Бросилась к ней: «Либо я отец со всеми вытекающими, либо нет. Ребенка надвоервать не стану. В семье должен быть один общий закон. Иначе вырастет урод. Этоне для меня. Детям скажи, что меня вызвали в командировку. Прощай или досвиданья — жизнь покажет».

О, что со мною было! Ощущение полной неправдоподобностислучившегося, кладбищенская пустота в комнате, вакуум в душе,противоестественность одиночества, которое я ощутила сразу — кто мне нуженпосле Егора? Метнуться на улицу, догнать, вернуть? Но я знаю его твердость! Акак теперь будут дети? А что я скажу людям? Родителям?.. Оглушенная, я лежалана кровати. На нашей с ним пустой постели. Встала, как побитая, постаревшая насто лет. Шаркая тапочками, машинально прошла в детскую, молча уложила Максима.Он тоже молчал, мы не произнесли ни слова. Со вздохом я погладила его поголове, он судорожно вздохнул, обнял мою руку, положил под свою щеку…

Не буду говорить, как провела я эту ночь, как, разбитая наосколки, собирала по частям себя утром на работу, как едва-едва волоча ногивышла, старая и бесцветная, утром с детьми, необычно примолкшими. На работе япостаралась миновать все возможные встречи с коллегами, но этого не удалось, имне пришлось достаточно резко оборвать несколько участливых запросов о своемсостоянии. Из кафедрального кабинета я не хотела, не могла, не имела правазвонить ему на работу: все сразу бы обратили внимание на мой мертвый голос ираскрыли бы свои уши-звукоуловители. У телефона-автомата в коридоре без концатолпилась очередь студентов. Я вышла в большую перемену на улицу: о Боже, ниодного целого аппарата в округе — здесь прокатилась бесчинствующая ордавандалов. Пришлось дойти до станции метро. Лихорадочно набрала я номер егорабочего телефона. Угрюмое:

— Вас слушают. — Егор, это я! — У менясовещание. — Когда тебе позвонить? — Зачем? — Как… зачем? —в моей душе все оборвалось, да и я сама полетела куда в пустоту. —Инкубатор по выведению оболтусов потенциально взрывоопасное устройство. Это недля меня. — Максим не оболтус!.. — Пока — да, но станет им скоро инеобратимо под крылом наседки, убежденной в своей правоте. — Ты меня оскорбляешь?Ты меня уже не любишь? Я говорю святую правду. Извините, у менясовещание, — и частые короткие гудки в трубке… Я пошла, куда глаза глядят.Нет, неверно: я двинулась, как слепая, ничего перед собой не видя. Я задыхаласьот обиды, от его жестокости. Очевидно, я говорила вслух, потому что встречныена меня удивленно оглядывались.

Не стану рассказывать о своей последующей жизни: это былаболезнь, сродни тяжкой психической депрессии. Жизнь? Нет, я не хотела жить, ятолько механически передвигалась, выполняла какие-то функции и все времяразговаривала с Егором. Нет, я уже не спорила с ним, я только его спрашивала:как же ты мог, такой сильный и правильный, так жестоко обойтись со мной? Развемоя вина столь велика, что я заслужила смертный приговор? Наверняка, все дело втом, что он разлюбил меня. Зачем я ему — взбалмошная, уже не молодая, с двумячужими ему детьми? Воспользовался поводом, чтобы сбросить с ног своих гирю иблагополучно поплыть дальше…

А ночи… Эти пустые, бессонные, бесконечные ночи в тойпостели, — где познала я столько его безмерных, безумных, страстных ласк…Утром я не могла даже глянуть в зеркало на ту тусклую, старую, малознакомуюженщину, что смотрела на меня. Сплошь да рядом я вынуждена была крепкоприжимать левую руку к груди: сердце мое болело тускло и непрерывно. Эта больдоказывала мне, что я еще не конченный труп. Врач, вызванный на дом, выписалбюллетень сразу: анемия, резкий упадок жизненных сил. Сколько разных лекарств врецепте было выписано, а нужно-то мне всего только одно: доброе слово Егора.Что хорошо было в этом бюллетене, так официальная возможность не видеться ссослуживцами, не слышать соболезнующих вопросов. Боже мой, что же это делаетсяс гордой и независимой красавицей Артемидой?.. Я попыталась преодолеть себя: накрасилась,нафабрилась, сходила в парикмахерскую. Лучше бы не ходила! Что значат завитыебукли над этими мертвыми глазами? Что такое макияж на старых тусклых щеках?Худо мне было, как если бы одного человека разодрали надвое. Дети жилипритихшие, слушались меня беспрекословно, а уж какая работа шла в ихголовенках, могу судить лишь приблизительно. Но шла несомненно. Первымсвидетельством явился вопрос Ольги:

— Мамочка, а когда Егор приедет? — Не знаю,доченька. Он далеко и надолго уехал. — А ты пошли ему телеграмму, чтобыбыстрее возвращался. — А для чего? — Так веселее с ним. И вообще.Пускай тебя полечит. Очень серьезно я ответила: — Конечно, доченька. Я бы оченьхотела, чтобы он полечил. Далее воспоследовал неожиданный для меня вопросМаксима: — Скажи, мамочка, когда Егор приедет? — А тебе-то он для чего?Ведь он тебя ругает. — Да уж пусть ругает, зато Женька из третьегоподъезда отстанет. А то он видит, что Егора нет, и посулил: мы тебя, поросенка,повытрясем, лучше сам деньги принеси. Я возмутилась: — Так я пойду к егоматери, поговорю, как следует! — Чего к ней ходить, она непросыхает. — Как ты смеешь так говорить о взрослых? — Смею-не смею,она всегда пьяная. Женька ее не слушает. А Егора сразу послушает, какшелковый. — Ладно, зови сюда Ольгу, будем текст вызова составлять.

И вот какой текст телеграммы мы «сообразили на троих»: Егор,любимый (это я), приезжай, надо маму вылечить (это Ольга) и толстый канатпоправить (это Максим). Твои жена, дети.

Я выпроводила обрадовавшихся Ольгу и Максима из комнаты,чтобы они не слышали, как я буду диктовать телеграмму по телефону в кредит:ведь адресат — в пашем же городе, а не далеко-далеко, как я им сказала. Стрепещущим как заячий хвост сердцем набрала я «066» и продиктовала телефонисткетекст плод нашего коллективного творчества. Было 17 часов 15 минут.

Прошли сутки. Никаких вестей от него. У меня началасьодышка. Спала я или нет ночью? Не знаю. Ведь я уже во всем разуверилась: еслион откажется вернуться, может быть, он будет прав? Ведь был же он прав, когдатвердо и до конца отстаивал свою правоту насчет Максима… И вот в 7 часов 15минут утра щелкнул замок, открылась входная дверь, и в прихожей увереннопростучали такие знакомые шаги, и раздался веселый голос:

— Команда проснулась или все еще в койках? После короткойтишины хлопнула дверь детской и по коридору с визгом промчалась Ольга:

— Егор! Егорушка приехал! Мамочка, Макс, вставайте!Егор приехал! Вставайте! Вставайте!

Как сомнамбула я поднялась, поправила волосы и прямо вночнушке двинулась навстречу своей судьбе. Егор стоял около чемодана ииспытующе глядел на меня. Олечка уже висела у него на шее и болтала ножками. Я,по-старинному говоря, пала ему на грудь и перестала существовать. Наверно,сознание на миг отключилось. Он поднял мое лицо теплыми сильными ладонями истал целовать закрытые глаза.

— Бедняжечка ты моя, глупая, — только и вздохнулон. — Твоя, только твоя, — едва слышно ответила я. — Ужеумная. — А, Максим, дай пять! Что там у тебя с канатом случилось? Неужтоот частого употребления стык муфты разболтался? — Разболтался, —улыбчиво согласился Максимка, пряча ладошку в его руке. Там мы и стояли вместе,не в силах оторваться друг от друга. Мой муж-счастье мое сбывшееся, лучшая мояполовина, и вся моя семья. — А кто хочет подарки? — спросилЕгор. — А может, тут и нету таких желающих? — Есть, есть! —замотала ножками Оля. — Ты — наш главный подарок, — негромко сказалая. — Верно, дети? — Верно, — очень серьезно согласилсяМаксим. — Верно, верно! — закричала Олечка. — Папка Егор,открывай быстрее чемодан, а то мне надо сейчас на работу идти в садик. —Ну, что же, работа-дело святое. Давайте все вместе откроем чемодан.