Завещание Шекспира - Кристофер Раш

– Ты мне никогда об этом не рассказывал, Уилл.

Я никому и никогда об этом не говорил.

– Почему же теперь?..

Взгляни на меня. Я в шаге от загробного мира. Теперь я в безопасности. И книжка тоже.

– Не буду спрашивать, где ты ее хранишь. А можно спросить, когда это было?

Теперь можно. В 1580 году во время миссии иезуитов в Уорикшир. Мне было всего лишь шестнадцать лет, но я хорошо запомнил Кампиона и то, каким нездешним огнем горели его глаза.

– Скорее нездоровым.

Тот огонь мог потушить только Тайберн.

– Люди с такими глазами редко умирают дома, в кругу семьи. Жить надо потупив глаза.

В тех глазах мне виделся Тайберн. Тайберн был его судьбой. Для этого он родился, и туда он шел – и наверняка знал, что его ожидает, когда, одетый в черный плащ и шляпу, сошел с корабля в Дувре. Он был величайшим теологом своего времени, одевался как дворянин и был полон решимости исполнить миссию борьбы за свою веру оружием террора. Через год его схватили, долго допрашивали, морили голодом, выкручивали пальцы и вырывали ногти, сжимали в «дочке мусорщика»[41] и бросали в темноту карцера – все безрезультатно.

– Он обладал огромной силой – то ли Божьей, то ли сатанинской. Сама королева допрашивала его в Лестер-хаузе. Она спасла бы его, если б могла. Когда-то давно в Оксфорде она посетила его лекцию о луне, приливах и отливах. Но на допросе он неправильно ответил на «кровавый вопрос».

– Какой такой вопрос?

– «Если войска папы вторгнутся в Англию, на чьей стороне вы будете воевать?»

Он отвечал:

– Я поступлю так, как угодно Господу.

– Недостаточно определенно. И совершенно неприемлемо.

Отдан был приказ отправить его на дыбу, и он пробыл там столько, сколько смогли выдержать его суставы.

– Дыба сделала свое дело.

Среди пронзительных криков палачу удалось разобрать несколько имен, и к ним были посланы всадники.

– Но птицы-заговорщики разлетелись кто куда.

Кому удалось. Последовали аресты, заточения, загадочные смерти. В Стрэтфорде не удивились, когда один учитель ушел с работы – его брат был участником миссии Кампиона, и его судили вместе с ним. На суде Кампион отчеканил:

– Вынося нам приговор, вы осуждаете всех своих предков, всех епископов и королей былых времен, все, что когда-то составляло славу Англии.

– Его речь, должно быть, всколыхнула католиков.

Его повезли в Тайберн, где ему вырвали гениталии, кишки и сердце.

– Мм. Лично я очень люблю телячье сердце… Может, без подробностей?

Казнили его первого декабря, и было слишком морозно для того, чтобы распороть живот и впустить холодный воздух во внутренности. Снег обагрился кровью, и на короткое мгновенье жар его тела с шипением поднялся от земли. Рай находится где-то над головами зрителей, но тепло кровавой казни рассеивается, не достигая уровня глаз. Не так уж трудно потушить душевный жар, как бы ни было свято топливо, какие ни были б возвышенные помыслы.

– Так догорай, огарок! Жизнь – только тень минутная, не так ли?

Ручаюсь, Кампиону пришлось тяжко.

– И ручаюсь, никто не увидел, как его душа поднялась и направилась в рай.

И душу моего родственника Эдварда Ардена тоже никто не заметил, даже его родные, которые тайком приехали в Лондон, чтобы увидеть его, поддержать из толпы, хотя чем поможешь человеку без половины внутренностей? Вот в чем вопрос.

– Интересно. А когда казнили Эдварда?

Через два года после Кампиона, усилиями нашей местной пуританской шишки, сэра Томаса Луси, по приказу протестанта Роберта Дадли, ставшего Графом Номер Один у Елизаветы. Луси сживал со свету моего отца, и, чтобы отплатить ему, я совершал налеты на его садки в поисках кроликов и другой живности.

– Слушай, Уилл, есть вещи, которые служителю закона лучше не знать.

Срок судебного преследования давным-давно истек. Я был резвым мальчишкой. А Луси объявил браконьерство уголовным преступлением. Но если Луси точил на тебя зуб, лучше уж было быть браконьером, чем католиком.

– Он был как бельмо у тебя на глазу.

Он руководил облавой на известных властям католиков Уорикшира, включая нашего родственника Ардена, арестованного по огульному обвинению в покушении на убийство королевы. Он был повинен только в том, что отказался надеть ливрею во время кенилвортских фейерверков Лестера. А еще он сказал, что Дадли выскочка и прелюбодей. Истинным преступлением Ардена, конечно же, было его католичество, его старая вера и то, что он принадлежал старинному роду нетитулованных дворян Уорикшира, врагов елизаветинской элиты.

– Опасное все-таки было время!

Трудно было выжить – особенно католику, на которого охотятся. Агенты королевы неистовствовали в домах и, как дикие звери, скребли и шарили лапами по панелям, прищуривали одичавшие глаза и топорщили усы в поисках тайных чуланов-убежищ, обнюхивали кровати, чтобы убедиться, что в них никто не спал. Волоски на подушке? Отшелушившаяся кожа? Еще теплый матрас? Ничего такого не находили, потому что хозяйка уже его перевернула и перестелила постель. Но охотников на иезуитов трудно было разубедить. Ноздри их были как у псов Господних и могли вынюхать папистов, даже когда те стояли по щиколотку в cloaca maxima, которая опорожнялась в ров с водой.

– Твоя семья, наверное, всегда была настороже.

Семьи, подобные семье моей матери, завещали местным церквушкам свои лучшие платья из черного дамасского шелка, чтобы их перешили в ризы, и отдавали своих телок-двухлеток, чтобы выручить деньги на ремонт церковных колоколов. Вот все, в чем были повинны Ардены – в любви к старым церквям, к древним святым, в разночтениях истории мира, которая в их разумении восходила к апостолу Петру, назначенному Иисусом Христом папой.

– И все?

Католичества было достаточно для того, чтобы тебя казнили, его хватило на то, чтобы сфабриковать ложное обвинение по делу Сомервилля и Трогмортона[42].

– А это кто такие?

Еще один заговор против Елизаветы. За пять дней до Святок Ардена повесили, четвертовали и выпотрошили в Смитфилде, а его голову насадили на пику на Лондонском мосту.