Природа зверя - Луиз Пенни

Но его глаза были яркими и проницательными, смотрели оценивающе. Несмотря на внешнюю рыхлость, в нем чувствовалась строгость и собранность.

– Спасибо, что приехали. Я не ждал вас так скоро, – сказал Бовуар и, развернувшись, двинулся вглубь здания.

– Я живу тут неподалеку.

– Правда?

– Да, после выхода на пенсию. Хотя должен сказать, о существовании этой деревни даже не подозревал.

– Ее трудно найти, – сказал Бовуар. – Надеюсь, вы не очень плутали.

– К сожалению, я плохо ориентируюсь в пространстве, – сказал Розенблатт, следуя за Бовуаром. – Это моя вечная проблема. Подозреваю, что она подрывает мою репутацию специалиста по управляемым ракетам.

Он рассказал, как петлял по проселочным дорогам, все время останавливаясь, чтобы свериться с картой и навигатором. Но деревни под названием Три Сосны, казалось, не существовало в природе. Он все больше и больше нервничал, поворачивал, поворачивал, поворачивал наобум, выбирал ту или иную дорогу, заезжал в тупики.

– Три Сосны, – сказал Розенблатт. – Даже имя звучит странновато в районе, где сосна на сосне и сосной погоняет.

Он уже хотел сдаться, но тут по разбитой грунтовой дороге въехал на вершину холма и нажал на тормоза.

Внизу, словно призрак, перед ним появилась маленькая деревня. И в самом ее центре стояли три высокие сосны. Покачивались.

Профессор посмотрел на навигатор – тот не показывал ничего. В буквальном смысле. Ни дороги, ни населенного пункта. Даже леса не показывал. Просто светился пустым экраном. Словно профессор съехал с лика земли.

Розенблатт вышел из машины, чтобы собраться с мыслями, привести в порядок мозги перед встречей с обезоруживающим офицером Квебекской полиции. Он подошел к скамье на вершине холма, хотел было сесть и тут заметил две фразы, одна над другой, вырезанные на спинке.

Профессор Розенблатт повернулся и посмотрел на деревню, увидел людей в садах, на верандах. Кто-то выгуливал собак, останавливался перекинуться словечком с соседом. Деревня казалась бездеятельной и целеустремленной одновременно.

Он не мог понять, кто эти люди, выбравшие жизнь в таком богом забытом месте. И еще он подумал, что две прочитанные им только что фразы, вероятно, много значат для них, если они вырезаны на скамье, стоящей при въезде в деревню.

И вот теперь Майкл Розенблатт шел за офицером Квебекской полиции вглубь старого вокзала, где за столами с телефонами и компьютерами сидели мужчины и женщины, совещались, разглядывая документы. На стенах висели обычные классные и пробковые доски, заполненные фотографиями и схемами. К стене была прикноплена громадная карта близлежащей местности.

Инспектор Бовуар подошел к молодой женщине за столом:

– Старший инспектор Лакост, вот человек, о котором я говорил. Профессор Розенблатт – физик. Он специализируется в баллистике и больших высотах.

– Профессор Розенблатт, – сказала Лакост, вставая. – Большие высоты? Астрофизика?

– Не настолько большие, – ответил Розенблатт, пожимая ей руку. – Самая банальная разновидность физики. К тому же ваш коллега должен был использовать прошедшее время. Я ученый на пенсии.

– Ну а мы нашли пушку-пенсионера, – с улыбкой сказала Лакост.

Но он почувствовал, что она оценивает его. Спрашивает себя, не выжил ли он из ума на старости лет.

– Инспектор, вы не пригласите старшего инспектора? Может быть, он захочет участвовать в нашем разговоре.

– Я так понял, что старший инспектор – вы, – сказал Розенблатт.

Он стоял, сжимая портфель и уговаривая себя расслабиться.

– Так оно и есть. Я заняла его кресло. А он живет здесь в отставке.

– Как и я, – сказал Розенблатт. – Тихое тут местечко.

– Ну, все зависит от того, где вы живете, – сказала Лакост. Она села, указав профессору на стул напротив нее. – Прежде чем мы отправимся в лес, я должна сказать вам кое-что. Место, где обнаружена пушка, – это еще и место преступления. Там убили мальчика. Мы подозреваем, что его убили потому, что он нашел пушку. Кому-то требовалось сохранить ее местонахождение в тайне.

– Я сожалею, – сказал профессор, неохотно садясь.

Ему не терпелось поскорее отправиться в лес.

– Но вы, кажется, не удивлены, – заметила Лакост, внимательно глядя на него.

– Если пушка, о которой вы говорите, окажется тем, что я думаю, то это не первая смерть, связанная с ней.

– Не хотите же вы сказать, что она прóклятая, – возразила Изабель Лакост.

– Не в большей степени, чем любая другая пушка.

«Впрочем, – подумал он, – может, и чуть в большей». Для пушки, которая ни разу не стреляла, она стала виновницей поразительного количества смертей. И смерть мальчика лишь самая поздняя в этом ряду, но, возможно, не последняя.

– Так что же мы нашли? – спросила она.

– Прежде чем что-то утверждать, я должен ее увидеть, – сказал он.

– Но у вас уже есть предположения?

В сводчатом окне профессор Розенблатт заметил человека лет шестидесяти, шедшего по каменному мосту к зданию старого вокзала. Человек был высокий и скорее плотный, чем полный. На нем была шапка, свободные брюки, резиновые сапоги и теплая прорезиненная куртка – как раз для прохладного сентябрьского утра.

Человек показался ему знакомым.

Изабель Лакост повернула голову, чтобы взглянуть, на кого с таким вниманием смотрит профессор.

– Это месье Гамаш, – сказала она.

Гамаш, подумал Розенблатт. Старший инспектор Гамаш. Из Квебекской полиции.

Да, он узнал его. По телевизионным новостям.

Глядя на человека, приближающегося уверенной, решительной походкой, Розенблатт подумал, что Гамаш не более в отставке, чем он сам.

Они прошли по лесу, ориентируясь по ярко-желтым полицейским лентам, привязанным к деревьям. Словно по хлебным крошкам, ведущим к большой пушке бабушки.

Профессор Розенблатт редко бывал в лесу. Или в полях. Или на озерах. Или вообще на природе. Они прошли всего ничего, а он уже чувствовал усталость. Поскользнулся на поросшем мхом камне и ухватился за ствол дерева, чтобы не упасть.

– Все в порядке? – спросил Гамаш, протягивая профессору руку и в очередной раз поднимая его портфель.

Он уже предлагал Розенблатту понести портфель, но профессор вежливо, хотя и твердо отказался и снова взял портфель у Гамаша.

Их продвижение по лесу превратилось в своеобразный танец, в котором профессор обнимал одно дерево за другим, словно пьяный на танцевальной площадке.