Львовский пейзаж с близкого расстояния - Селим Ялкут

Вызывает как-то Сенин Гольдфрухта: — Вы ведь из Черновцов, знали такого Хайна?..

— Что-то слышал.

— Тут, — Сенин объясняет, — такая история. У этого Хайна была фабрика, ее демонтировали, привезли в Киев, оборудование немецкое. Куда, что, никто не знает. Стоят ящики без дела. Хозяина нет, навели справки, говорят, отправили его в ссылку. Но и там его нет. Может, вы что-то знаете?..

Фриц помнил, в школе училась с ним девочка Лиля Хайн. Ничего более определенно сказать не мог. Месяца три спустя ехал в трамвае, тогда от площади Сталина (ныне Европейской) и до Контрактовой (Красной) площади пустили первый трамвай. У него и номер был — первый. И из трамвая Гольдфрухт увидел Хайна. Тот не сильно изменился. Пока Фриц выскочил на остановке, Хайна уже не было. Фриц стал искать. По работе были возможности. Узнал, что на улице Саксаганского есть база легкой промышленности, там начальником Хайн. Секретарша, нет, нет, вы не записаны. Красное удостоверение ее убедило. Сидит в кабинете Хайн, но не тот. (Этот Хайн потом получил большой срок за махинации). Фриц продолжил поиски и нашел. Есть такой Хайн, занимает комнату на Подоле и работает мастером на шелковом комбинате. Тоже на Подоле, тогда еще в Дарнице не выстроили. Фриц пришел на комбинат. Где Хайн? Вот он. Только он по-русски плохо разговаривает. Сидит печальный Хайн в старом кителе, Фрица узнал, заплакал. Он — старший мастер, делает галстуки и помогает налаживать свою фабрику. Оказывается, его уже без помощи Гольдфрухта нашли. Но отпустили из Сибири одного, дочь там оставили. Теперь он ходит, просит. А ему говорят, скажите спасибо, что мы вас отпустили. Он плачет, тогда верните меня назад в Сибирь, к дочери. Тоже не хотят. На следующий день Гольдфрухт пошел к Сенину. Вы знаете, я нашел. Сенин отвечает, мы тоже его нашли. — Да, — говорит Гольдфрухт, — это не все… И рассказывает, как с этим Хайном бездушно обошлись. Сенин тут же отреагировал, направил дочери вызов или еще какую-то бумагу. Факт тот, что дочери выдали паспорт (ссыльным паспорт не полагался), разрешили приехать к отцу в Киев. Хайна со временем перевели на Дарницкий комбинат. Дали однокомнатную квартиру. Район в Дарнице, где теперь улица Строителей, назывался прежде Аварийным городом. Гольдфрухт с ними часто встречался. Хайн считался хорошим специалистом, но имел одну странную для нашего человека привычку. Раз в месяц он садился за стол и писал письмо с жалобой, что у него, честного гражданина Хайна по ошибке отобрали личную фабрику, выстроенную на трудовые деньги.

Дела секретные и сердечные. В это время Фридрих Бернгардович получал и другие задания, более таинственного свойства. Об этой лунной стороне своей жизни он, рассказывая мне, поскромничал. Конечно, я не в претензии. А женщине, бравшей у него интервью, открылся. Почему так, объяснить не берусь. Рассказ на эту тему основан, в основном, на ее записи, увы, несовершенной. Но, с учетом того, что прочие детали повествования (интервью-ерше и мне) совпадают, можно предположить, что и здесь история достоверна.

Знало ли Совминовское начальство об агентурной деятельности бывшего барона? Его основная работа (хотя какую из них следует считать основной?) подходила для этого очень удачно. Частые разъезды, командировки, возможность оправдать неожиданное отсутствие — лучше придумать было нельзя. К деятельности такого рода не следует вот так, с порога относиться предосудительно. Работа направлена на службу интересам государства. Тем более, не каждый, рвущийся в дело, подходит для романтической профессии. Добровольные стукачи здесь не в счет, им всегда находится занятие. В мнениях о рыцарях плаща и кинжала существуют серьезные разногласия, но наиболее пространные суждения больше замешаны на демагогии. Первая теща Гольдфрухта (об этом речь впереди), когда отношения накалились, выскакивала на улицу и кричала в спину зятю с непередаваемым темпераментом: — Вот он, шпион. Держите. Вот он, шпион.

С тещей, как всегда, крайний случай. Но кому прикажете верить? Фридрих Бернгардович действительно был похож на шпиона, каким его рисовало бесхитростное (но бдительное) воображение. Каждое время создает свои образы. И если кого-то следовало задержать, то именно Фридриха Бернгардовича. Он же — Федор Борисович, и, тем более, дядя Федя. Импозантный Фридрих Бернгардович очень смахивал на чуждый элемент, а когда открывал рот, так и подавно.

В общем, если совминовское начальство и знало (не иначе, как знало!), то относилось без предубеждения и с пониманием. Это проявилось во время болезни Фридриха Бернгрардовича, мы еще увидим. Было еще одно обстоятельство. Агентурная работа требовала безотлагательных командировок (отлучек). Буквально, в тот же день. Звонили, высылали машину и нужно было ехать. Очевидно, этому требовались объяснения, и только секретная служба могла служить достаточным оправданием. А как могло быть иначе в ту героическую эпоху? Советский народ мог гордиться таким шпионом.

Разные поручения по роду агентурной деятельности Фридриха Бернгардовича можно классифицировать (по крайней мере, я попытался) и выделить следующие. Он мог внедриться в подозрительную среду, где предполагалось сотрудничество с оккупантами. Его могли подсадить в камеру с подозреваемыми в шпионаже или контрабанде (именно один такой эпизод плачевно для него закончился). Он принимал непосредственное участие в боевой операции (было и такое). И, наконец, работал с иностранцами во время торгово-промышленных контактов. Это была самая приятная работа — легкая, немного авантюрная. Хотелось бы добавить к чертам Фридриха Бернгардовича снобизм, это кое-что бы объяснило, но как раз снобизма за ним не замечалось, хоть Фридрих Бернгардович за собой следил и даже шейный платок дома носил. У них — европейцев это выглядит естественно, не бросается в глаза и не требует дополнительных объяснений.

Первая командировка была в Николаевскую область и успеха не принесла. Предложили проехать в поселок Яткино, найти некоего гражданина. Еврей, между прочим, что указали при разработке плана операции. То ли самого гражданина подозревали в сотрудничестве с румынскими оккупантами, то ли он должен знать, кого-то еще, кто сотрудничал. Легенду придумали. Фриц проехал станцию, пришлось возвращаться. Поселок во время войны сгорел, начал отстраиваться. Люди еще жили в землянках. Нашел адрес. А нужный человек давно выехал. Куда? Вроде бы, в Бердичев. На этом задание закончилось. Фриц вернулся в Николаев, пошёл в Управление и доложил. Какие будут распоряжения? Езжайте домой. Фридрих Бернгардович остался недоволен. Разгильдяйство. Почему нельзя сначала проверить, уточнить, а уже потом направлять агента. Что это за работа? Он и далее позволял себе брюзжать, отмечал и как бы коллекционировал случаи полицейской тупости. Его можно было понять. Даже для просвещенной публики такое настроение оказалось заразительно. Что тогда спрашивать с Фридриха Бернгардовича, который через всю жизнь пронес патриотизм только к одному месту — досоветским Черновцам.

Вообще, работа была бестолковой и пользы от Фридриха Бернгардовича (по его рассказам) оказалось немного. Легенда была такая. Он только освободился из лагеря, рекомендовали обратиться именно к этому человеку, и вот он здесь.

Кто-то посылал его к такой-то матери (его дословное выражение). Другие бежали на него доносить. В местном Управлении были на этот счет предупреждены и знали, как себя вести. В Николаеве был по-настоящему опасный случай. Поступили агентурные данные на человека, который, вроде бы, сотрудничал с румынской жандармерией. Была известна фамилия сержанта этой жандармерии, через которого строились отношения. Послали Гольдфрухта проверить. Село оказалось под Николаевом, километра за три, пришлось идти пешком. Страшным человеком оказался этот подозреваемый — затравленный и подозрительный. Фриц обратился по-румынски: —Такой-то, от фельдфебеля такого-то.