Последний остров - Василий Тишков

— Наговорил тебе страстей тут…

— Так то сказка. А цветочки, кукушкины слезки, красивые, да? Ты покажешь их мне?

— Ладно, — теперь уж почему-то с большой неохотой пообещал Мишка и перевел разговор на другое: — Ты про батю-то еще бы чего-нибудь вспомнила.

— Так вроде уж все рассказала… Глаза у него добрые. Веселые и добрые. И зеленые, кажется. Такие же, как у тебя.

— Он в шинели был?

— Нет, я же тебе говорила. Они были все в полушубках. А на груди автоматы. Ты знаешь, Миша, оказывается, не у меня одной был адрес в кармане. Только из нашего вагона четверо сошли в Кургане. И еще на одной маленькой станции девочку и мальчика встречал очень большой и бородатый дед. Сразу в один тулуп завернул и унес на руках. А я сильно боялась, что меня не встретят, и я уеду со всеми в детдом. Ведь на вашей станции поезд стоит две минуты. Но вдруг меня будит начальник эшелона. Смотрю: за дверью степь и милиционер стоит, улыбается. А потом твою маму увидела, и у меня аж сердечко сразу зажмурилось, будто всю меня свет небесный обогрел.

— Мама умеет говорить и творить без слов. Не зря соседствует с познавшими… А с кем поведешься, от того и наберешься.

— Я уже слышала о познавших от Семеныча, когда мы с ним поселились в профессорской квартире. Семеныч топил буржуйку научными книгами и говорил, что здесь жил последний, познавший какие-то тайны.

— Последнего не бывает. Дед Яков, например. Как он умудряется со своей бабкой обуздать и сделать из Юльки познавшую? Ведь балда балдой, только драться и дразниться горазда, а чего ни коснись, все знает. Письма долго нет от бати. Може, некогда писать… Как он тебе про нас говорил?

— Что отвезут меня по адресу к хорошим людям. И велел жить сто лет.

— Теперь проживешь. У нас долго живут, особенно старухи.

— Твой отец до войны тоже лесником работал?

— Нет. Он у меня по машинам. И трактористом был, и механиком. А сперва — избачом.

— Избачом?

— Ну, завом избой-читальней. В ней и клуб, и библиотека, все вместе. А еще он песни для нечаевского хора сочинял. Один его стих даже в районной газете пропечатали.

— И ты стихи любишь?

— Я сказки всякие шибко люблю. Все книжки сказочные в школьной библиотеке перечитал и в батиной избе-читальне. Но самая лучшая книжка у деда Якова в голове. Он этих сказок целую прорву знает.

— А когда ты мне покажешь кукушкины слезки?

— Завтра и покажу, если уже расцвели.

— Смотри! Какой закат красивый!

— К ненастью.

— Как это понять?

— Ну, погода завтра может закапризничать.

От Нечаевки до Лосиного острова добрых два часа ходу. Туда и не всякий взрослый заглядывал из-за его былой худой славы. В Первую германскую скрывались на острове дезертиры. В Гражданскую там расстреливали коммунаров. Долгое время жил на острове лесник. Неплохой, говорят, был человек, только чудаковатый. Все мечтал о каких-то островах россиян в Тихом океане. Еще до коллективизации заколотил окна своего дома, взял ружье и отправился в путешествие. Никто не знал, попал старик на те острова или нет, но в здешних местах он больше не появлялся.

Дела лесные принял Яков Макарович Сыромятин. Но в доме лесничества он не жил, у него была своя избушка в другом краю лесного хозяйства. В конце второго года Второй уже германской войны Яков Макарович сильно сдал, постарел преждевременно. Порекомендовал соседа Мишку Разгонова на свое место. А старый дом все стоял на березовом взгорье, как разбойник с черной перевязью на глазу, и смотрел на мир забитыми крест-накрест окнами.

Рядом с домом по крохотным солнечным полянам разбросаны голубые колокольца кукушкиных слезок. Ранним утром в дни цветения загораются на крепких стебельках маленькие голубые созвездия.

Весна этого года была отчаянно буйной, и потому лезла из земли упрямая травянистая молодь. На поляны глянуть нельзя, так и рябит в глазах от цветов разнотравья. Да и леса принарядились: вслед за молодым белоствольным березняком, еще неделю назад выбросившим клейкие листочки, стали одеваться в зеленый шелестящий наряд своего, может быть, сотого лета старые с почерневшей корой березы на обочинах колков; помолодели нежно-зелеными зачесами сосняки; захоронились в лиственной карусели грачиные и сорочиные гнезда с выводками прожорливых и горластых птенцов.

На поляне возле дома появился лесничок. Остановился и заслушался. Куковала кукушка. С каждым «ку-ку» все шире расплывалось в улыбке его конопатое лицо. А у самых ног крохотными бубенчиками выглядывали из травы скромные лесные цветы «кукушкины слезки».

Мишка осторожно присел на поляне, намереваясь собрать горсть голубых бубенцов. И тут рука его дрогнула. Откуда-то издалека послышался голос, будто бабка Сыромятиха ворчню свою завела: «Сторонись полян, где не умерло горе. Не цветы это, а слезы людские».

Вскочил Мишка. Нет, видимо, сегодня он не осмелится собрать букетик обещанных цветов. Пусть Аленка подождет. Очень уж хотелось Мишке, чтобы маленькая ленинградка скорее выздоровела! А ну как поверье сбудется?! Свалятся тогда на Аленку все горести-напасти, и она сразу умрет. Поживет-поживет, возьмет да и умрет. Напасти ведь всякие бывают. И еще эта ворчня Сыромятихина приблазнилась.

Зашагал Мишка прочь лесным проселком, а голос старухи все не отставал от него: «Сторонись полян, где не умерли слезы людские…»

А еще представился ему, и очень отчетливо, второй голос, тихий, но требовательный:

— Ты обязательно покажи мне эти цветочки. Я очень хочу на них посмотреть.

Остановился Мишка. Как же быть-то? Обещал ведь. Упрямая складка легла меж бровей. «Чо это я мельтешусь сегодня? — совсем по-взрослому подумал Мишка и побежал обратно. — Вот уж чепуховиной забил себе голову, — укорял он себя, — да разве могут цветы принести людям несчастье? Ведь собирает же цветы учительница Дина Прокопьевна. И ничего не случается. Дина Прокопьевна самая красивая во всей деревне, добрая и поет лучше всех…»

Выбежал Мишка на березовое взгорье и обомлел — на его заветных полянах паслась колхозная отара. Бараны безнаказанно поедали все на своем пути как саранча. Их не пугала притча бабки Сыромятихи, и напастей они никаких не боялись. С бегу, с пылу показалось Мишке, что перед ним целая армия каких-то странных и мерзких существ, которые хотят отнять у него самое заветное. Потом он не раз ругал себя за эту дурость, но в тот миг схватил сучковатую палку и с непонятной для него самого яростью бросился на баранов. Те ошалело заметались по полянам. Мишка гонялся за ними, бил налево и направо, как рубят саблями в горячем бою самых заклятых врагов.

Пастух Микенька из-за своей куриной слепоты не разглядел среди мечущихся баранов Мишку, подумал, что на отару напали волки, скорехонько забрался на березу и заголосил на весь остров, призывая на помощь. А когда подошел Мишка и той же суковатой палкой пощекотал ему пятки, Микенька стал издавать какие-то подозрительные звуки и свалился с березы.