Ради Елены - Элизабет Джордж

— Радости Интеллектуальных Бесед Альтруистов?

Хейверс ухмыльнулась:

— Вы сообразительней, чем я думала.

Они продолжали листать ежедневник. Записи не изменялись месяцами, прерываясь летом, когда оставалась только рыба, и то всего лишь три раза. Последний раз она появилась за день до убийства, и единственной надписью, сделанной в среду, был адрес «Сеймур-стрит, 31» и время 14.00.

— Вот это уже кое-что, — сказал Линли, а Хейверс занесла адрес в блокнот вместе с «Зайцем и собаками», «Искать и стрелять» и грубым изображением рыбы. — Я этим займусь, — добавила она и начала просматривать содержимое ящиков, а Линли вернулся к шкафу, в который была встроена раковина. Туда была напихана всякая всячина, ничего не говорящая о характере Елены.

— Взгляните-ка на это, — сказала Хейверс, когда Линли закрыл шкаф и подошел к одному из ящиков, встроенных в стоящий рядом гардероб. В руке она держала маленькую белую коробочку с нарисованными на ней голубыми цветами. В середине был приклеен ярлык.

— Противозачаточные таблетки, — произнесла сержант, вытянув из-под пластиковой крышки тонкий листок бумаги.

— Не самое странное, что можно найти в комнате двадцатилетней студентки колледжа, — заметил Линли.

— Но они датированы прошлым февралем, инспектор. И она не приняла ни одной. Похоже, в настоящее время в ее жизни не было мужчины. Может, стоит отбросить версию о ревнивом любовнике в роли убийцы?

Линли подумал, что это только подтверждает сказанное Джастин Уивер и Мирандой Уэбберли о Гарете Рэндольфе: у Елены с ним ничего не было. Однако таблетки свидетельствовали об упорном нежелании вступать с кем-либо в любовную связь, что, возможно, и вызвало ярость убийцы. Но если у Елены были проблемы с мужчиной, она непременно кому-нибудь о них рассказала бы.

В соседней комнате смолкла музыка. Послышались последние дрожащие звуки трубы, затем приглушенный шум, и наконец все заглушил скрип двери.

— Рэнди! — позвал Линли.

Дверь в комнату Елены распахнулась. В проеме стояла.Миранда, одетая в свою тяжелую куртку, лиловый спортивный костюм и светло-зеленый берет, лихо нахлобученный на голову. На ногах у нее были высокие черные спортивные туфли. Из них выглядывали яркие носки, словно ломтики арбуза.

Глядя на ее наряд, Хейверс многозначительно произнесла:

— Один-ноль в мою пользу, инспектор, — и, обращаясь к девушке, добавила: — Рада тебя видеть, Рэнди.

Миранда улыбнулась:

— Вы быстро приехали.

— Необходимость. Я не могла бросить его светлость на произвол судьбы. И кроме того, — Барбара бросила иронический взгляд в сторону Линли, — у него устаревшее представление об университетских нравах.

— Спасибо, сержант, — ответил Линли. — Что бы я без вас делал! — Он указал на ежедневник. — Взгляни на эту рыбу, Рэнди. Она что-нибудь тебе говорит?

Миранда подошла к столу и начала рассматривать надписи в ежедневнике. Покачала головой.

— Она ничего не готовила в подсобной комнате? — спросила Хейверс, очевидно проверяя свою версию о диете.

Миранда удивленно уставилась на нее:

— Готовила? Вы хотите сказать, рыбу? Готовила ли Елена рыбу?

— Ты бы ведь об этом узнала?

— Меня бы стошнило. Ненавижу запах рыбы.

— Тогда это знак какого-нибудь общества, к которому она принадлежала? — Хейверс проверяла версию номер два.

— Простите. Я знаю, что она была членом «Глухих студентов», «Зайца и собак» и, может быть, одного или двух других обществ. Но не уверена, каких именно. — Рэнди принялась снова просматривать ежедневник, рассеянно грызя кончик ногтя. — Слишком часто, — сказала она, вернувшись к январю. — Ни у одного общества не бывает столько заседаний.

— Тогда это человек?

Линли увидел, что щеки девушки вспыхнули.

— Я бы все равно об этом не знала. Правда. Она никогда не говорила, что у нее был кто-то особенный. Я имею в виду такой особенный, чтобы встречаться с ним три или четыре раза в неделю. Мне она ничего об этом не говорила.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь наверняка, — заметил Линли. — Ты не знаешь фактов. Но ты жила с Еленой, Рэнди. Ты знала ее лучше, чем думаешь. Расскажи мне, чем занималась Елена. Это просто факты и ничего больше. Я сам сопоставлю их.

Миранда долго колебалась, прежде чем произнести:

— Она часто уходила ночью одна.

— На всю ночь?

— Нет. На всю ночь она не могла, потому что после декабря прошлого года ее заставили отмечаться у смотрителя. Но она всегда поздно возвращалась к себе, когда уходила тайно. В те дни ее никогда не было в комнате, когда я ложилась спать.

— Уходила тайно?

Миранда тряхнула рыжими волосами:

— Она уходила одна. Всегда душилась. Не брала с собой книги. Я решила, может, она с кем-то встречается.

— Но она никогда не говорила тебе, кто это?

— Нет, и я не выспрашивала. Думаю, она не хотела, чтобы кто-нибудь узнал.

— Непохоже, чтобы это был студент.

— Непохоже.

— А как насчет Торсона? — Миранда перевела глаза на ежедневник. Задумчиво коснулась его рукой. — Что ты знаешь о его отношениях с Еленой? За этим что-то кроется, Рэнди. Видно по твоему лицу. И он приходил сюда в четверг вечером.

— Я только знаю… — Рэнди помедлила, вздохнула. — Так говорила она. Это только ее слова, инспектор.

— Хорошо. Я понял. — Линли увидел, как Хейверс перевернула страницу записной книжки.

Миранда смотрела, как сержант записывает.

— Она сказала, что он пытался соблазнить ее, инспектор. Он преследовал ее. Она ненавидела его за это. Она называла его прилипучим. Говорила, что собирается пожаловаться на него доктору Каффу.

— И она это сделала?

— Не знаю. — Миранда покрутила пуговицу на куртке, которая была словно маленьким талисманом, придававшим ей сил. — Не знаю, представился ли ей случай.

Леннарт Торсон как раз заканчивал лекцию на английском факультете на Сиджуик-авеню, когда Линли и Хейверс наконец-то нашли его. О популярности его темы и его трактовки говорил размер аудитории, в которой он выступал. В ней помещалась по меньшей мере сотня стульев. Все они были заняты в основном женщинами. Девяносто процентов из них ловили каждое слово Торсона.

И лекция того стоила: ее читали на великолепном английском, без малейшего акцента.

Рассказывая, швед ходил по залу. Он не пользовался записями. Казалось, он вдохновлял себя тем, что время от времени пробегал правой рукой по густым соломенным волосам, красиво спадавшим на лоб и на плечи, — дополнение к пышным усам, обрамлявшим рот в стиле начала семидесятых.