Стук - Франц Холер

– Не совсем так. Просто это должно остаться между нами.

– Но почему все же?

Как Мануэль уже говорил, он не может сейчас ей все объяснить, но для него было бы лучше, если она все будет держать в тайне.

Она попытается это сделать, сказала Анна, глядя себе под ноги, хотя ей бы не хотелось иметь никаких тайн от Томаса.

– Пожалуйста, – повторил Мануэль, и девушке вдруг показалось, что в его глазах угнездился страх.

Анна шла, после того как она покинула кабинет Мануэля, пешком вниз с Цюрихской горы в город, чтобы дойти до театрального училища. Она должна двигаться размеренно и не спеша, как советовала ей ее гинеколог.

Этот разговор девушку взволновал. Его предметом вовсе не был вопрос о том, оставит ли она ребенка или ей придется сделать аборт, разговор об этом пошел совсем не так, как в импровизированной сцене с Мириам: Мануэль, очевидно, с пониманием отнесся к ее решению. Это было, несомненно, связано с определенной установкой Томаса. Он отказался от своей стажировки в Мексике и переговорил со своим коллегой в Тесине, и тот воспользовался открывшейся возможностью поехать в Мексику, а Томас теперь будет четыре месяца заниматься каштановыми деревьями в долине Маджа. Мать уже предложила ему пройти краткий курс итальянского языка.

Но они еще не решили, хотят ли они пожениться. С этим не спешили ни он, ни она. Но остаться вместе они хотели, и это было главное. Анна не собиралась стать матерью-одиночкой.

Она прошла мимо университета и повернула к парку Рехберга позади Высшей музыкальной школы, к разбитому на террасы, ухоженному саду со старым фонтаном, цветочными клумбами и деревьями с подпорками возле известняковой стены.

На скамейке в тени было свободно одно место, рядом со студенткой, которая читала книгу и делала в ней пометки карандашом.

Анна села и стала смотреть на линию горизонта над городом, над цепью Ютлиберга, над которой спокойно тянулось большое летнее облако в форме черепахи.

Ей вдруг стало немного не по себе.

Она достала из своего маленького рюкзака фляжку и выпила из нее глоток воды.

На той встрече, как ей стало уже ясно, речь шла единственно об этом фото – о фото, на котором странным образом была изображена сестра ее матери со своей единственной дочерью. Ее тетя Моника, оказывается, была пациенткой Мануэля. Это могло быть случайностью, в общем-то ничего необычного.

Необычным было то, что Мануэль так долго хранил у себя это фото. Это казалось для него очень важным, настолько важным, что его руки слегка дрожали, когда он держал его – Анна не могла не заметить этого, – настолько важным, что он сделал из этого тайну.

Тогда речь здесь может идти разве что о любовной истории. Любовной истории между Мануэлем и ее теткой Моникой, любовной истории, о которой его семья ничего не знает и знать не должна. Анна улыбнулась этим своим мыслям и вспомнила о праздновании дня рождения два дня назад, этом апофеозе семейной гармонии, в зале загородного ресторана. Тетя Моника всегда ей нравилась, и Анна вполне могла понять, что та, будучи молодой женщиной, могла очаровать не только Мануэля, но и вообще любого мужчину. Как и ее мать, она воспитывала свою дочь одна, и два или три раза, когда она была еще маленькой, они вместе ездили на каникулы на юг Франции, где у друга тети Моники был свой дом. Потом сестры рассорились друг с другом, и чем дольше Анна раздумывала об этом, тем вероятней казалось ей, что тогда этот друг Моники положил глаз на ее мать.

Они виделись потом разве что только на Рождество у бабушки, и тетя Моника звонила Анне где-то за месяц до этого, чтобы спросить, что она любит читать или какую музыку ей нравится слушать, и дарила ей потом книгу или диск, которые могли прийтись ей по вкусу.

Анна жалела, что ей нельзя было больше поехать на каникулы с Мануэлой, и у нее навсегда осталось чувство, что в семье у тети Моники находиться лучше и приятней, чем у нее дома. И когда та вышла замуж за дипломата, она жила сначала в Стокгольме, потом в Лондоне и, наконец, в Вашингтоне, и Анна завидовала своей кузине, что у той есть возможность увидеть мир. Она видела ее в последний раз на похоронах своей матери, Моника еще пригласила ее посетить Америку, но тогда у Анны на это как-то не хватило сил.

Мануэль и тетя Моника тайная любовная пара – это открытие начинало Анну все более занимать.

Но почему Мануэль решил именно ее посвятить в свою тайну?

Зазвонил мобильник, и студентка рядом с Анной так долго не откликалась на звонок, что до той наконец дошло, что это звонят ей.

Это был Мануэль, который хотел сообщить Анне, что он еще кое-что забыл. Естественно, он был бы ей очень благодарен, если она и Мириам ничего не скажет об этом фото.

– О’кей, – усмехнулась Анна, – само собой.

Мануэль рассыпался в благодарностях, и Анна все еще разглядывала это далекое облако. Черепаха тем временем обратилась в змею. Все это начинало приводить Анну в смущение. Мануэль сделал ее, неважно по какой причине, соучастницей какой-то большой лжи, и теперь она должна стать укрывательницей. И она должна с этим согласиться. Хорошо, не говорить ничего – это еще не обязательно значило лгать, но это уже был первый шаг в эту сторону. Если Томас ее спросит, что она делала сегодня, она ничего не должна говорить о встрече с Мануэлем. Конечно, она ему ничего не успела сказать, так как они ни вчера вечером, ни сегодня утром еще не виделись. Она не должна ничего говорить об этом и Мириам, так же как и Юлии. Ее тетя Моника, таким образом, была вовлечена в заговор молчания.

И Мануэла?

Лицо Анны озарила улыбка.

О Мануэле доктор не сказал ни слова.

«Мам, а почему меня зовут Мануэла?» Вопрос дочери застал Монику врасплох.

Она сидела в кабинете на первом этаже их дома в Вашингтоне на Гарфильд-стрит за своим компьютером и искала в Интернете кемпинги в окрестностях горы Св. Елены. Ей захотелось подарить Рихарду, ее мужу, которому летом исполнится шестьдесят четыре, восхождение на этот вулкан, которым он все время интересовался. Самый высокий кемпинг находился на тысячу метров ниже края кратера, Рихард был хорошим альпинистом, и пути восхождения были охарактеризованы как не представляющие трудности, так что, несомненно, это будет захватывающее переживание – рано утром выйти из кемпинга и взобраться на эту легендарную вершину. Как раз Моника увидела, что в парк будет допускаться только ограниченное число туристов, так что надо поторопиться с заказом. Рихард должен утром вернуться из Нью-Йорка, она собиралась обсудить с ним детали путешествия.

И тут в открытом дверном проеме, почти целиком его заполнив, появилась ее дочь. Она была на голову выше матери и более чем массивна. До замужества Моники Мануэла была, что называется, сердечная девушка, уже тогда высокая, но стройная, и таковой оставалась в первое время в Стокгольме. Только после переезда в Лондон, когда ей исполнилось пятнадцать, она начала медленно накапливать жир, ей пришлось перешивать брюки и юбки, чтобы затем в Вашингтоне обрести фигуру толкательницы ядра, впрочем, спортом она вовсе не интересовалась. Теперь ей пришлось одеваться в магазинах для сверхбольших размеров, в которых здесь не было недостатка, и Монике было больно смотреть на свою дочь. Она никак не могла этого понять. Она всегда обращала внимание на сбалансированное питание и даже за рубежом высоко ценила бюхнеровские растительные мюсли, пока все шло хорошо, но как только она заметила, что Мануэла растет не только в высоту, но и вширь, ее завтрак был ограничен хрустящими хлебцами с маргарином, но единственным следствием этого стало то, что Мануэла на школьных переменах с еще большей жадностью начала поглощать горячие пышки, пончики и даже гигантские бургеры. Америка вовсе не была страной, призывающей быть стройным, и Моника питала отвращение к культу гигантизма, который здесь проявлялся на каждом шагу. Соединенные Штаты были империей объединенных ожиревших гигантов, и ее дочь была обитательницей этой империи.