Стук - Франц Холер

– Готова.

Здесь Мириам заговорила более низким голосом:

– Я только хочу спросить вас, Анна, все ли у вас в порядке?

Анна долго вглядывалась в полутьму и затем кивнула:

– Да, господин доктор Риттер, я получу справку, с этим будет все в порядке. Для вас. – Она сделала долгую паузу и крикнула: – Но не для меня! Для меня все это совсем не в порядке, вы слышите? Я хочу этого ребенка!

– Но почему же, Анна?

– Потому что все говорит против этого, вот поэтому! Я еще не закончила учебу, ну и что? Ваш сын должен уехать на полгода в Мексику, ну и что? Я не хотела этого ребенка, но он захотел меня… или себя! Я никогда так не ненавидела свою мать, как в тот день, когда она мне сказала, что я ее желанный ребенок. Дети должны появляться помимо желания! Я хочу стать другой матерью, не такой, какой была моя мать! И я смогу это!

– Вы сможете это еще в любое другое время, Анна.

– Кто знает, захочет ли ребенок прийти ко мне в другое время? Почему вы хотите его отнять у меня, этого ребенка, господин доктор Риттер? Вы знаете, что такое аборт? – И Анна поднялась со своего стула.

– Некоторое небольшое медицинское вмешательство, амбулаторно или стационарно.

– Убийство, аборт – это убийство, – произнесла Анна почти беззвучно и очень испуганно, – и я не хочу быть убийцей. А теперь оставьте меня. Мне надо позвонить своему мужу. – Анна достала телефон и набрала номер Томаса: – Это я, алло, Томас, я хочу только сказать тебе, ты можешь делать все, что ты хочешь, можешь отправляться в Мексику, можешь нет, я не знаю, кто ты есть, но я люблю тебя… и я сохраню нашего ребенка.

«Como está, señor?»1.

Мерседес стояла в дверном проеме рабочего кабинета Мануэля на верхнем этаже. На ней было разноцветное пончо, на голове – черная шляпа-котелок, надетая слегка набок, в правой руке она держала пачку с печеньем.

– Bien, gracias2, – ответил с улыбкой Мануэль. На большее в испанском он не был способен.

– No, doctorcito, – сказала Мерседес, подходя к его письменному столу: – usted no va bien, lo ven mis ojos3.

Она указала на свои глаза как на лучшее свидетельство того, что Мануэлю совсем не хорошо.

Так оно и было. С появлением Анны что-то угнездилось в душе, против чего Мануэль протестовал со всей силой своей иронии. Страх и озабоченность, как непрошеные гости, поселились в покоях его чувств и никакими уловками не позволяли себя изгнать, и, как только к этому добавился тиннитус, они потянули за собой всю свою семейку: скованность, тревогу, панику, – и они все вместе вели себя как мигранты из мрачной дальней страны, с которыми Мануэль не знал, как обходиться, когда они стали претендовать на его счастье и покой.

Естественно, Юлия не могла этого не заметить, и Мануэлю пришлось рассказать ей о своем тиннитусе и о том, что он из-за этого посетил своего коллегу и даже согласился на терапию кортизоном, надеясь войти в двадцать процентов успешных случаев. Вчера как раз истек десятидневный срок лечения, и сегодня он пробудился в три часа ночи, так как снова раздался стук.

Некоторым образом, однако, тиннитус оказался кстати, он послужил для Мануэля прикрытием той озабоченности, предмет которой был несколько иной. Юлии он все объяснил тем, что видит в этом неудачу всей своей деятельности как врача ухо-горло-нос, что сам стал жертвой болезни, которую часто безуспешно пытался лечить у своих пациентов.

Что же он сам рекомендовал своим больным с шумом в ушах, спросила мужа Юлия.

Более простыми считались, естественно, шумящие и свистящие нарушения слуха, объяснял Мануэль, даже шумы моторов и железной дороги, которые то возникают, то исчезают, их легче переносить, потому что их акустической подоплекой являются повседневные периодические звуки, но стук и грохот являются самыми агрессивными, перед ними больной оказывается наиболее беспомощным. Одна дама, и тут Мануэль не смог сдержать смеха, одна дама, впрочем, с Цюрихской горы пришла к нему с жалобой на стук молотка, на его первый вопрос она сразу же ответила, что очень хотела учиться слесарному ремеслу, но ее заставили учиться в гимназии, и он тогда рекомендовал ей оборудовать у себя дома небольшую слесарную мастерскую и там заниматься любимым делом, что она и сделала по его совету, и действительно в результате эта дама почувствовала себя менее отягощенной раздражающими шумами, и, насколько он помнит, вскоре они у нее вообще исчезли, это было довольно давно, и этот случай едва ли не единственный успешный в его борьбе с тиннитусом.

Естественно, Юлия сразу же спросила мужа, что может быть причиной заболевания в его случае, нет ли у него в душе тайной страсти стать слесарем, но у Мануэля с давних пор было отвращение к ремеслам, что проявлялось уже при забивании гвоздей, когда надо было повесить картину: он либо попадал себе по пальцам, либо ронял молоток, – так что этот вопрос был излишен. Но вот виртуозное владение операционными инструментами у него отнять было нельзя.

Вопрос Юлии о беседе с психотерапевтом Мануэль отверг с возмущением, он считал, что вряд ли представляет интерес для психиатрии, и Юлия поняла, что дальше докапываться до истины бесполезно.

Но постепенно Мануэль сам начал опасаться стать таковым, поскольку его тревожное состояние стало настолько заметным, что даже их уборщица обратила на это внимание, хотя она видела его за это время только два раза.

Был вечер пятницы, и Мерседес пришла только из-за Мануэля. Она спросила Юлию, можно ли ей сделать доктору месу, чтобы привлечь к нему добрые силы, и Юлия этот вопрос адресовала далее самому Мануэлю с разъяснением, что меса – это маленькая огненная жертва пачамаме, великому духу природы.

Не собирается ли Мерседес спалить их дом, спросил Мануэль, и Юлия рассказала ему о множестве маленьких фигурок из соленого теста, она их видела на базаре в Кочабамбе на прилавках чародеев, люди их покупали, чтобы, сжигая их, добиться исполнения своих желаний. Наилучшим днем для принесения этой жертвы считается пятница, и лучшим местом будет кабинет Мануэля, таким образом, на уговоры Юлии Мануэль, пожав плечами, ответил:

– Хорошо, давайте сделаем это! – И обещал в пятницу вечером быть на месте.

Нельзя сказать, что он поверил, будто это что-то ему даст, – у него уже был сомнительный опыт с индейскими ритуалами.

Среди приверженцев эзотерики была, к примеру, мода растапливать так называемую ушную свечку, под этим понималась восковая трубочка, которую держали возле уха и поджигали ее с одного конца. Индейцы племени хопи, как было известно, таким образом, посредством возникающего тепла и воздушной воронки, извлекали смолу из забитого слухового прохода. Хотя это в некоторых случаях удавалось, но Мануэлю уже приходилось иметь дело с тяжелыми ожогами барабанной перепонки, вызванными каплями расплавленного воска.