Этот дождь решает всё - Валерия Савельева

– Я единственный раз тебя спросила. В чем причина? Чем я провинилась?

Я прикусила губу. От ответа зависело многое: мое поведение, мнение, отношение к нему. Если Стас сейчас признается, что разозлился, посчитал, что я действительно работаю по блату… если он скажет хоть что-нибудь, я еще подумаю.

Но Соломинцев молчал. А потом пожал плечами, отзываясь:

– Ни в чем.

– Не бывает поступков без причины!

– Иногда бывают.

Я глубоко вздохнула и поднялась. Подхватила папку, быстро спрятав в нее рисунок, хотела забрать и одеяло, но не смогла ничего сказать. Горло сдавило, к глазам подступали слезы. Получается, он издевался надо мной просто так? Просто так? Не бывает поступков без причины!

Понимая, что не успокоюсь, я рванула прочь. Плевать, пусть оставит плед себе.

– Энжи! Стой же! – то ли крикнул, то ли каркнул мне вслед Соломинцев. – Это не то…

Это то. Ответ я получила. Спасибо, Стас.

– Иногда бывают… – вновь пробормотал Стас, когда Ангелина ушла.

Хотелось провалиться под землю: во-первых, за то, что не подобрал правильных слов, хотя всегда славился умением выкрутиться из любой ситуации; во-вторых, за причину. В чем она провинилась? Возможно, в том, что казалась слишком маленькой и хрупкой. В том, что была слишком мила, когда злилась. Что это платье на вечеринке настолько привлекало чужие взгляды, что хотелось…

Нет, Энжи была виновата в одном – в том, что заставляет его вести себя как школьник. А признаться в этом он просто боялся.

Стас зло взъерошил себе волосы и упал на плед, от которого пахло морской солью и легко, неуловимо – какими-то сладостями. Стас запомнил, Энжи – та еще сладкоежка.

Настроение было ни к черту, работать совершенно не получалось – все выходило криво, линии приходилось раза по четыре перерисовывать. Руки дрожали. Под столом прямо у ног стоял пакет, куда я еще в пятницу ночью запихала кофту Соломинцева. Этот пакет я периодически попинывала – в основном, когда вспоминала Стаса. И в тысячный раз не могла понять, как – как? – не узнала Соломинцева еще по запаху. Это был все тот же одеколон, что и всегда. Издалека лимонные нотки практически не чувствовались: их перебивали хвойные. А вблизи было наоборот.

Впрочем, стоит признать, что толстовка мне пригодилась. Если бы не она, к кашляющему Соломинцеву добавилась бы еще и я, слегшая с простудой. Ночью, когда мы с Катюшей возвращались домой, на улице был настоящий дубак – не та погода, в которую приятно щеголять в легком платье. Конечно, в конце октября осень должна чувствоваться даже здесь, мы же не в тропиках.

– Энжи, как настроение?

Когда над головой прозвучал голос Ромки, я в ужасе подскочила: настолько задумалась, что не заметила, как Марков подошел. А вот же он – тут как тут!

– Я… нормально, – выдавила я в ответ, носком туфли заталкивая пакет поглубже под стол.

Марков смотрел честными-пречестными глазами – все как раньше, ни намека на пятничный вечер. Улыбался он так тепло, словно насквозь меня видел: и размышления о Соломинцеве, и искреннее наслаждение ароматом его одеколона, и вчерашний разговор, закончившийся на этот раз не ссорой, но моим окончательным поражением.

– Уверена? – Он изогнул бровь, но я держалась стойко. – Энж, я пришел, только чтобы задать один вопрос. Это правда? То, что ты сказала Стасу в пятницу?

Ромка оседлал стоящий рядом стул и положил подбородок на его спинку. Взгляд, направленный на меня, был выжидающим, как у кота, караулящего кусочек рыбы, который, возможно, упадет со стола.

– Ром, не нужно. Я тогда многое сказала – и о многом жалею.

– Энжи, мне нужен ответ. Это правда? – Теперь вопрос прозвучал с напором. – Если отсечь все, что было. Стас располагает? С ним приятно общаться?

Марков чем-то напоминал мне меня саму вчера вечером – напряженную, надеющуюся, что сейчас Соломинцев все же скажет правду. Я правду получила. Так пусть теперь ее получит и Рома.

– Честно? Да. Да, каждое слово было правдой, а я их на ветер не бросаю. Но это уже не важно. Твой дружок глумился надо мной. – Я крепче сжала кулаки. – Ром, пожалуйста, я не хочу ругаться с тобой. Иди. Пока что иди. И вот, забери его кофту. – Я сунула в руки Маркову пакет, грязноватый от постоянных встреч с моими ногами.

Рома сначала не двигался – просто смотрел на меня, словно пытаясь что-то понять. Потом он все же поднялся, забрал пакет и шепнул:

– Извини. Мне просто надо было знать. Ты же все равно мой друг?

– Друг, – улыбнулась я.

Марков кивнул и покорно ушёл, а я вновь повернулась к уныло мерцающему экрану компьютера. Ноги под столом вместо мягкого пакета встречали пустоту, и от этого почему-то становилось тошно. Желание работать так и не появилось, после разговора с Ромой стало только хуже. Я не знала, что думать, не знала, как себя вести, – и от этого сердце неприятно сжималось.

* * *

Казалось, Соломинцев идет на поправку. Когда через два дня он явился в офис, то выглядел уже заметно бодрей да и кашлял не так яростно. Я тоже немного успокоилась и больше не собиралась ни ругаться, ни вообще замечать Стаса.

Столовую прикрыли на время – там что-то сломалось, и решили провести внеплановый ремонт, – потому обедать приходилось в офисе. Теперь бабушкины диетические салаты ели мы вдвоем с Ромычем, закусывая их прекрасными вишневыми слойками из пекарни Марины. В итоге не замечать Стаса было невероятно сложно: он каждый перерыв располагался всего через пару столов от нас, гоняя чаи с моими коллегами. В принципе, у нас установилось шаткое перемирие: мы не трогали его, он – нас. Даже плед – аккуратно сложенный и выстиранный – мне передал Марков, а не сам Стас.

И все было прекрасно. Пока наш дорогой Соломинцев не выздоровел окончательно и не приобрел себе обновку в гардероб.

Мы с Марковым с наслаждением попивали сок и обсуждали, куда пойдем вечером. Я коварно хотела лучше познакомить его с Катюшей, потому предложила прогуляться втроем. А тут Стас – внезапный, как всегда. Довольный такой, уверенный, в темном мажорном пиджачке на двух пуговицах и в драных джинсах. В общем, вид был привычно долбанутый, но Соломинцеву такое идет. Вернее, шло, пока Стас не решил продемонстрировать обновку – красную майку с яркой желтой надписью. Когда жалкая пара пуговиц пиджака была застегнута, все казалось вполне нормальным. Всего-то: «Я ж…» Мы с Ромкой заметили, похихикали и успокоились. В том, что Соломинцев – Ж, после воскресного разговора я даже не сомневалась.

Но когда Стас расстегнул пиджак, стало печально. Девчонки хихикали и кивали, соглашаясь, что выглядит прикольно, а мы с Марковым сошлись на мнении, что застегнутый вариант был куда лучше.

– Ром, он и с утра уже успел этим похвалиться? – шепотом, чтобы Соломинцев не услышал, спросила я.