Клинки кардинала - Алекс де Клемешье

Но ретироваться незнакомец пока не собирался. Сложив руки на груди, он наблюдал, как химера, высекая искры, скребет бронзовыми когтями мраморный пол галереи и хлещет себя по бокам длинным хвостом, оканчивающимся змеиной головой. А затем эта тварь бросилась на меня.

Молодой Оливье де Бранкас, виконт д’Армаль-Доре, оказался в Лувре в общем-то случайно. Еще утром он условился о личной встрече с капитаном гасконской роты королевской гвардии – с господином де Карбон де Костель-Жалу и ближе к вечеру уже собирался отправиться к нему домой, как вдруг посыльный доставил письмо капитана, в котором тот сообщал, что его срочно вызвал король. «Найдите меня в Лувре, там и побеседуем», – так заканчивалась записка.

Виконт намеревался через господина де Костель-Жалу просить высочайшей милости быть зачисленным в гвардию его величества. Не то чтобы служба так уж прельщала молодого человека, да и средствами он был обеспечен. Тут, скорее, играла роль уверенность, что мундир военного растопит сердце мадемуазель де Купе, а вышитая на плаще гвардейца королевская лилия смягчит свирепый нрав ее дядюшки, который и мысли не допускал, что его племянница может связать свою судьбу с родом Бранкасов. Уверенность, кстати говоря, вполне оправданная, поскольку сложно было найти в то время девушек, способных устоять против обаяния героев славных битв. Правда, единственная «битва», состоявшаяся неподалеку от Фонтенбло практически на глазах у мадемуазель де Купе, была виконтом проиграна, но это только укрепило его желание попасть в гвардию.

Показав стражникам на входе письмо от де Костель-Жалу, виконт оказался один на один с великолепием и пугающими размерами того лабиринта, о котором уже размышлял барон де Бреку. Он даже не успел начать поиски капитана, как вдруг случилось нечто неожиданное: будто получив неведомое, но вполне определенное указание, большинство посетителей устремились к выходам. Да и в голову самого д’Армаль-Доре пришла внезапная мысль: «Раз капитана срочно вызвал к себе король – значит, ему сейчас не до меня. Не удачнее ли будет перенести нашу встречу на завтра?» Он бы так и покинул Лувр с этой удобной мыслью, однако что-то его не пустило. Снедаемый изнутри двумя прямо противоположными желаниями – уйти и остаться, – он двинулся по коридору так, словно знал, куда ему необходимо идти, или, что еще вернее, словно кто-то направил его в нужную сторону. Кажется, в той стороне находилась приемная кардинала Ришелье? Так-так! Действительно, почему бы не посмотреть, что происходит в приемной?

Еще на подходе виконт насторожился. Он пока не слышал отчетливых звуков драки, звона клинков и гневных выкриков, но рука сама потянула шпагу из ножен – д’Армаль-Доре позже назвал это предчувствием, хотя читатель прекрасно понимает, что на самом деле послужило поводом к подобной предосторожности.

Первой мыслью молодого человека, свернувшего в нужный коридор, была: «Боже, на нас напали англичане!» Действительно, здесь, в просторной галерее, с французами ожесточенно сражались не меньше десятка мужчин, чьи костюмы, шляпы и, самое главное, выкрики на чужом языке выдавали в них островитян. Д’Армаль-Доре, знавший о предстоявшей церемонии, решил, что свадьба вновь стала всего лишь предлогом для того, чтобы на сей раз протестанты сквитались с католиками[11]. «Это измена!» – подумал сын графа де Бранкаса и ринулся вперед. Войдя в бой, он уже через несколько мгновений пронзил бедро своего соперника: тот вскрикнул и завалился на спину, зажимая ладонью рану.

Только теперь д’Армаль-Доре обратил внимание на странные вспышки, резкие порывы сильного ветра, шипение, с каким обычно горит фитиль аркебузы, на звуки, похожие не то на громкие хлопки, не то на приглушенные выстрелы. Разыгрывающаяся перед ним сцена походила на сон. Те, кто сейчас сражался друг с другом, возможно, и были англичанами и французами, но назвать их обычными людьми д’Армаль-Доре поостерегся бы. Но кто же они в таком случае?! Колдуны из сказок?! Ламии в человеческом облике?!

Чтобы как-то приободрить себя, он крикнул:

– Вперед, французы! За короля!

Однако его никто не поддержал – все сосредоточенно продолжали свое дело.

Тут виконт увидал своего недавнего обидчика – худого, с пергаментной кожей незнакомца в сером, который одолел его в приснопамятном поединке в Фонтенбло. Он уже было раскрыл рот, чтобы окликнуть и потребовать реванша, но вовремя прикусил язык: человек, похожий на мертвеца и, насколько запомнилось д’Армаль-Доре, филигранно владеющий шпагой, сейчас был на стороне обороняющихся – то есть на стороне самого д’Армаль-Доре. И стало быть, теперь не тот момент, чтобы вспоминать былые дрязги.

«Мертвец», несколько раз взмахнув клинком и тем самым расчистив себе дорогу, потащил куда-то англичанина, раненного виконтом. Тот отчаянно кричал, но не имел то ли сил, то ли возможности вырваться и вообще напоминал связанного по рукам и ногам, хотя никаких веревок д’Армаль-Доре не заметил.

Еще одна персона вывернула из того же коридора, откуда пришел он сам. Численный перевес, так или иначе, был на стороне французов (краем глаза виконт замечал, как в противоположном конце галереи врагов укладывают одного за другим), но появление нового лица как-то слишком уж явно смутило всех. Точнее, всех, кроме безымянного обидчика из Фонтенбло: уж он-то, казалось, знает, что ему не миновать схватки с этой персоной, но что гораздо важнее – он знает, что персоне не миновать схватки с ним.

Посреди феерии, насыщенной звоном шпаг и вспышками, происходило нечто непонятное – вот они друг напротив друга, раскланиваются, словно на официальном приеме, но в позицию не встают. Вот начинает шевелиться и отряхиваться скульптура флорентийской химеры с козлиной головой, растущей прямо из середины хребта. Вот все начинает плыть перед глазами, и д’Армаль-Доре сначала шепчет молитву, а затем щиплет себя за предплечье, потому что головокружение – это не колдовство, головокружение – это намек на то, что он запросто может лишиться чувств от нелепости, нереальности происходящего, от перевозбуждения и крайнего нервного напряжения.

От быстрых размашистых движений шпаги «мертвеца» влево и вправо под углом расходятся полупрозрачные радужные паутинки, и кто-то из «своих» довольно грубо переставляет виконта за одну из этих невесомых перегородок. Наблюдать за разыгрывающимся действом это почти не мешает, зато радужная паутинка создает необъяснимую иллюзию защищенности. Пальцы человека из Фонтенбло удлиняются… Или это растут когти? Затем химера приседает – и взмывает в воздух, норовя смести «мертвеца», растерзать его, разорвать в клочья. Сердце виконта екает – и пускается вскачь, время вновь лишается своей тягучести, а сознание – замутненности.