Юность - Карл Уве Кнаусгорд

К тому моменту, когда мне наконец захотелось в туалет и я встал, я успел выпить треть бутылки, поэтому натолкнулся на парня, сидевшего рядом со мной с бокалом, так что его содержимое частично выплеснулось.

— Из-з… извиняюсь. — Я выпрямился и заковылял дальше.

— Один напимшись, второй разговоримшись, — послышалось сзади, и сказавший это рассмеялся.

Он, похоже, говорил о нас с Нильсом Эриком.

Чуть набрав скорости, я восстановил равновесие.

Вот только где тут туалет?

Я открыл какую-то дверь, но за ней оказалась спальня. Спальня Хеге — пронеслось у меня в голове, и я быстрее закрыл дверь. Чего-чего, а в чужие спальни заглядывать я не любил.

— Туалет с другой стороны, — сказал кто-то из кухни.

Я обернулся.

Меня разглядывал полный мужчина с карими глазами, отросшими волосами и усами, спускавшимися по обе стороны рта. Это, похоже, и был Видар, парень Хеге. Я понял это, подметив в нем какую-то хозяйскую уверенность.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— Не за что, — сказал он. — Только на пол смотри не налей.

— Постараюсь. — Я кивнул и вошел в туалет.

Отливая, я придерживался за стену. И улыбался. Этот Видар смахивал на басиста из какой-нибудь группы, популярной в семидесятых. Smokie или кого-то вроде них. И такой здоровенный.

Зачем ей вообще сдался этот мачо?

Я спустил воду и, покачиваясь, улыбнулся себе в зеркало.

Когда я вернулся из туалета, все уже собирались ехать. И обсуждали какой-то автобус.

— В это время разве автобусы ходят? — удивился я.

Реми повернулся ко мне.

— Мы на нашем гастрольном автобусе поедем. Нашей группы, — сказал он.

— Группы? Ты в группе играешь?

— Ага. Она называется «Автопилот». На дискотеках тут играем.

Я спустился по лестнице следом за ним. Восторга у меня прибавилось.

— А на чем ты играешь? — спросил я уже внизу, надев пальто.

— На ударных, — бросил он.

Я положил руку ему на плечо:

— Я тоже! Точнее, раньше играл. Два года назад.

— Да ладно, — сказал он.

— Ага! — Я убрал руку, наклонился и попытался натянуть ботинок.

И задел кого-то. Это снова оказался Видар.

— Ой, прости, — сказал я.

— Ничего страшного, — успокоил он меня. — Ты выпивку свою не забыл?

— Ох ты, вот херня-то, — расстроился я.

— Это же твое? — он протянул мне бутылку водки.

— Да! — обрадовался я, — спасибо тебе огромное! Спасибо!

Он улыбнулся, но глаза у него оставались холодными и безразличными. Впрочем, это меня не касается. Я поставил бутылку на пол и сосредоточился на ботинках. Обувшись, я вывалился на светлую ночную улицу и заковылял к дороге, где ждали все остальные. Автобус стоял метрах в ста. Один из рыбаков уселся на водительское сиденье, а все остальные влезли в старенький салон, где имелись кресла, стол и барная стойка, все — обитое плюшем и фанерой. Мы уселись, водитель завел рычащий двигатель, мы достали бутылки; автобус, подскакивая на ухабах, двинулся вдоль фьорда, и мы с сигаретой в одной руке и бутылкой в другой продолжали веселиться.

Это было настоящее приключение.

Я во всю пьяную глотку распевал: «Колбасник, колбасник, куда ты подевался?» — размахивал руками и подбивал остальных подпевать мне. Этот автобус напомнил мне старый фильм, где Лейф Юстер играл водителя автобуса, а воспоминания о Лейфе Юстере навели меня на мысли о другом его фильме — «Пропавший колбасник». Спустя час автобус остановился у общественного центра, я выпрыгнул из автобуса и нырнул в помещение, где уже было полно народа.

Проснувшись, я сперва ничего не помнил. Память словно стерли. Я не имел понятия, ни кто я, ни где я, и знал лишь, что проснулся.

Но комната была знакомой — ну да, это спальня у меня в квартире.

Как же я тут оказался?

Я сел и почувствовал, что все еще пьян.

Сколько сейчас времени?

Что произошло?

Я закрыл руками лицо. Мне хотелось пить. Срочно. Но идти на кухню я был не в силах и опять повалился на кровать.

Я перебрал, потом ехал в автобусе. И пел.

Пел!

О нет. Нет.

И я положил руку ему на плечо. Вроде как по-приятельски.

Но мы не приятели. Меня даже настоящим мужчиной не назовешь. Я лишь тупой южак, который даже узлы вязать не умеет. И руки у меня тощие, как соломинки.

Ну хватит, надо срочно попить.

Я сел. Тяжелое, как свинец, тело не слушалось, но я опустил ноги на пол, собрал волю в кулак и встал.

О черт.

Кровать притягивала меня обратно с такой силой, что пришлось изо всех сил уговаривать себя не свалиться. Несколько шагов до кухни меня совершенно вымотали; опершись на столешницу, я передохнул, и только тогда сумел налить в стакан воды и выпить ее. И еще стакан. И еще. Расстояние до спальни стало непреодолимым, поэтому я сдался на полпути и улегся на диване в гостиной.

Я же ничего плохого не натворил?

Я танцевал. Да, с кем я только не танцевал.

Там, кажется, была женщина лет шестидесяти? И я ей улыбался и танцевал с ней? И прижимался к ней?

Да, так все и было.

О черт. О черт.

Вот херня-то.

А потом меня вдруг раздуло изнутри, но боль не вырастала из одной-единственной точки: болело все, боль росла, делаясь невыносимой, и, наконец, добралась до мышц живота. Я сглотнул, встал на ноги и попытался удержать все внутри, поплелся в ванную, изнутри давило все сильнее, ничего больше не существовало, и я откинул крышку унитаза, упал на колени, обхватил руками холодный фаянс, и из меня извергся каскад желто-зеленой жидкости, да с таким напором, что из унитаза прямо в лицо мне полетели брызги, но мне было все равно, сейчас ничто не имело значения — так чудесно было очиститься.

Я осел на пол.

Господи, как же хорошо.

Но за этим последовал еще один приступ. Мышцы живота извернулись, словно змеи. О черт. Я опять склонился над унитазом, взгляд мой упал на лобковый волос, лежащий рядом с рукой, которой я ухватился за фаянсовый ободок, пустой желудок сводили спазмы, я открыл рот и простонал: «Уээээ, уээээээ, уээээээ», однако из меня ничего больше не лилось.

Но вдруг неожиданно желтый сгусток желчи выплеснулся в унитаз и потек по белому фаянсу. Чуть-чуть осталось и на губах, я вытер рот и улегся на пол. На этом все? Больше не будет?

Да.