Источник - Джеймс Миченер

– Я хочу работать, – снова повторил Шмуэль.

– И ты будешь! – радостно вскричал ребе. – Каган, Израилю нужны не только ученые, но и умелые работники. Постриги волосы, Шмуэль. Оправляйся в русскую школу. Поезжай в Германию и ходи там в университет. Твори удивительные вещи, на которые способны евреи. Но никогда не забывай своего Бога. – Поднявшись, он взял мальчика на руки и начал танцевать, подпрыгивая на месте так, что его борода щекотала лицо Шмуэля, а хасиды стали хлопать в ладоши. Один за другим осанистые длиннобородые мужчины с пейсами пускались в пляс, и двор ребе оглашался одобрительными криками, пока святой человек танцевал.

– Мы танцуем для Шмуэля Кагана! – кричал ребе. – Потому что он дитя Бога, и в этом мире его ждут великие дела! – К концу длинного танца, когда все пели и хлопали в ладоши, высокочтимый ребе поцеловал Шмуэля в щеку и прошептал: – Ты дитя Бога, сын Авраама.

Танец кончился, и ребе с поклоном посадил Шмуэля рядом с отцом, которому сказал:

– Путь к Богу многообразен. – Затем, словно он пережил встречу с самим Богом, он привлек мальчика к себе и разразился слезами. Всхлипывания вперемежку с рычанием исходили из гущи его бороды, когда он скорбел. – Ты сотворишь многие вещи, дитя, но не обретешь в них счастья. Ни ты, – показал он на одного из хасидов. – Ни ты. Ни ты. – Вернувшись к своему стулу, он сел, содрогаясь, как ребенок, потому что ему было позволено увидеть ту трагедию, что ждет его евреев.

Так Шмуэль Каган с согласия отца избежал иешивы и вместо нее пошел в русскую школу; он хорошо учился, но такой маленький городок, как Водж, не мог собрать столько денег, чтобы послать мальчика в университет, так что, когда ему минуло двадцать лет, он нашел работу скупщика строевого леса для правительства, и в этом качестве он много путешествовал по западным губерниям России, маленький еврей со странной походкой, который, переезжая из города в город, начинал чувствовать дуновение странных ветров, которые стали обдувать эту огромную страну. В Киеве он встретил молодого человека, который доказывал: «Единственная надежда для евреев – присоединиться к социалистическому движению и строить новую Россию, которая станет для них достойным домом». В Бердичеве в доме одного поэта он познакомился с группой, члены которой настаивали: «Евреи пойдут своим путем, только когда вернутся в Сион и построят там новое государство». Но в конце каждой поездки он возвращался в Водж и, раскаиваясь, сидел рядом с ребе, слушая, как этот бородатый святой развивает свои взгляды, что для еврея спасение лежит только в святости и в Талмуде. К его удивлению, молодого Кагана больше тянуло к ребе, чем к говорливым людям из Киева и Бердичева, и ему всегда нравилось, когда духовный лидер кончал разговаривать и затягивал какую-нибудь хасидскую песню. Шмуэль присоединялся, и окружение ребе вторило их звучным голосам – и эта радость, которую бедные евреи обретали, вознося молитвы своему Богу, была постоянна.

Но и в окружении ребе давали о себе знать противоречия: хотя сам он полагался единственно на Талмуд, ребе не отрицал ценности тех людей, которые считали, что видят и другие пути для евреев. В один из дней 1874 года, когда Шмуэлю уже было двадцать восемь лет, ребе удивил молодого торговца строевым лесом, заметив:

– То, что тебе сказал поэт в Бердичеве, это правда. Близится день, когда мы, евреи России и Польши, должны объединиться с евреями Эрец Израиля и построить для себя новую страну. Мы будем пахать землю и работать в городах, как и другие люди, и, будь я помоложе, я бы избрал эту новую жизнь.

В том же году Шмуэля удивило появление в доме отца некоего бородатого елейного еврея средних лет по фамилии Липшиц. Он со всеми раскланивался, губы были постоянно растянуты в улыбке, а руки были вялые, как у женщины. Он ездил по России, перебираясь из одного местечка в другое, имея при себе список евреев, которые могут дать ему приют, и в Водже он явился к Каганам.

– Я из Тиберии, – объявил он. – Из Тиберии, в Эрец Израиле, и я поживу у вас несколько дней. – Обосновавшись в доме Каганов, он много и жадно ел и, обходя еврейские семьи, просил пожертвований на поддержку ученых талмудистов Тиберии.

Липшиц Шмуэлю не понравился. Он подозревал, что тот присваивает немалую часть денег, но его упоминания об Эрец Израиле, которые были так близки словам ребе, возбуждали воображение Шмуэля, и, когда гость садился есть, он задавал ему массу вопросов. Между глотками гость объяснял, как на берегу моря Галилейского расположен святой город, где господствуют арабы, как им управляют турки и как живут евреи.

– Чем они там занимаются? – спросил Шмуэль.

Удивившись, Липшиц ответил:

– Они учатся.

– Все?

– Да. – И он привел еврейскую легенду, гласившую, что в тот день, когда праведники в Цфате и Тиберии не станут больше изучать Талмуд, иудаизм исчезнет. – Вы тут в Водже даете деньги, чтобы Машиах утвердился в Тиберии, – объяснил он, но Шмуэль подумал, что многое из его слов – полная чушь.

В последующие месяцы молодой торговец лесом провел много вечеров в беседах с ребе, который прокладывал путь в путанице сложностей, мучивших Шмуэля, как могучий вепрь, что проламывается через лес.

– Участие в революции я не оправдываю, потому что, когда появится новая Россия, и ты, и я, и все мы останемся евреями, и наше положение не улучшится. Тебе, с твоей энергией, стоило бы эмигрировать в Эрец Израэль – но для большинства моего окружения это было бы неправильно. Нашим спасением может стать лишь неуклонное следование древним еврейским обычаям.

И, слушая размышления этого крупного человека, Шмуэль усваивал его понимание еврейского отношения к жизни. В любом действии есть правильный путь и неправильный, и честный человек склоняется к первому. Каждый аспект деловой жизни содержит в себе моральные традиции, и игнорирование их приводит к бедам. Человеческие отношения управляются унаследованными законами, долгое существование которых доказало их справедливость. Временами ребе посещали мистические видения будущего, потому что в конце 1874 года он предупредил Шмуэля:

– Грядет день, когда на евреев в России и Польше снова обрушатся времена Хмельницкого. Я слишком стар, чтобы бежать. Я останусь здесь и помогу своим близким выжить, что бы ни случилось. Но остальные должны понять, что их ждет, и соответственно действовать.

Теплым весенним вечером 1875 года Шмуэль понял, что его ребе имел в виду. В соседнем местечке случайная компания русских крестьян, рассевшись в корчме на постоялом дворе, шумно и с удовольствием пила после дневных трудов. К заходу солнца один из крестьян погрузился в мрачность, и он, пока еще не имея никаких злых намерений, заметил:

– Каждая копейка, что я зарабатываю, попадает в руки еврея.

– Это точно, – согласился и второй крестьянин. – Мы платим и Кагану за аренду, и Лейбе за водку.

Компания дружно повернулась и уставилась на еврейского хозяина корчмы, а тот, поняв, что означают эти взгляды, стал торопливо убирать стеклянную посуду и дал сигнал сыну.

– Лейба! – гаркнул первый крестьянин. – Что ты делаешь с нашими деньгами?