Сталин - Дмитрий Волкогонов

Обмениваясь своими соображениями о будущем Польши уже на Крымской конференции, состоявшейся за три месяца до разгрома гитлеровского фашизма, Сталин изложил давно им выношенное: «"польский вопрос” является не только вопросом чести, но также и вопросом безопасности. Вопросом чести потому, что у русских в прошлом было много грехов перед Польшей. Советское правительство стремится загладить эти грехи. Вопросом безопасности потому, что с Польшей связаны важнейшие стратегические проблемы Советского государства… На протяжении истории Польша всегда была коридором, через который проходил враг, нападающий на Россию… Почему враги до сих пор так легко проходили через Польшу? Прежде всего потому, что Польша была слаба. Польский коридор не может быть закрыт механически извне только русскими силами. Он может быть надежно закрыт только изнутри собственными силами Польши. Для этого нужно, чтобы Польша была сильна. Вот почему Советский Союз заинтересован в создании мощной, свободной и независимой Польши. Вопрос о Польше – это вопрос жизни и смерти для Советского государства».

Обсуждая «польский вопрос», Сталин давал понять, что для него более важной частью является проблема правительства, а не границ. Он сразу сказал, что согласен на линию Керзона, с отклонениями от нее в некоторых районах на несколько километров в пользу Польши. А вот правительство… Нет. Здесь Сталин на уступки не пойдет, хотя в начале войны именно он проявил волю к сотрудничеству. Он помнил, как 18 августа 1941 года по его указанию генерал-майор A.M. Василевский подписал Военное соглашение между Верховным Командованием СССР и Верховным Командованием Польши. С польской стороны соглашение подписал генерал-майор С. Богуш-Шишко. Было условлено, что советская сторона берет на себя не только расходы по содержанию создаваемой на территории СССР польской армии, но и открывает советскую военную миссию при польском Верховном Командовании в Лондоне. А теперь Черчилль и Рузвельт законное правительство Польши называют «люблинским», хотя оно уже в Варшаве и контролирует положение в стране! На всех трех встречах «большой тройки» поднимался «польский вопрос». Но Сталин, заняв однажды определенную позицию, гнулся, но не сдавался. Ведь именно по его настоянию Рузвельт и Черчилль согласились на приращение территории Польши на севере и на западе.

В конце войны и сразу после ее окончания на Сталина навалилось так много дел военно-дипломатического характера, что он и не ожидал. Помогал, правда, немало здесь Молотов. Привлекали и его заместителей – А.Я. Вышинского, С.И. Кавтарадзе, И.М. Майского, других лиц. Но часто Верховный, памятуя о договоренностях с союзниками и своих интересах, принимал решения сам. Его раздражало, когда Черчилль слишком часто совал нос в дела Восточной Европы. Сюда пришли советские войска, и, считал Сталин, приоритет в решении будущих дел принадлежит Москве. Разумеется, в согласии с друзьями, теми антифашистскими, демократическими силами, которые помогали и помогают ликвидировать гитлеризм.

Сталин еще раз убедился, каким непреклонным исполнителем его воли является Молотов. Его директива, инструкция были для наркома важнее партийного устава. Уже после войны, где-то в ноябре 1945 года, Молотов расскажет генералиссимусу, как 15 октября его чуть не «изнасиловал» Гарриман, но он установку Сталина выполнил. «Вождь» вопросительно посмотрел на наркома, а тот воспроизвел свой диалог с Гарриманом. Сталин собирался уезжать в первый после войны отпуск, а в это время настойчиво стал проситься на прием к нему американский посол. Сталин тогда сказал наркому:

– Принимай сам. Я не буду. Передашь, что там им нужно.

Так вот, говорил Молотов, пришли ко мне Гарриман и первый секретарь посольства Пейдж. Состоялся такой разговор:

«Гарриман. Я получил от президента для генералиссимуса телеграмму. Мне поручено лично вручить послание и лично обсудить со Сталиным некоторые вопросы.

Молотов. Сталин выехал на отдых примерно на 1,5 месяца. Он, Молотов, проинформирует Сталина о просьбе президента.

Гарриман. Президент знает, что Сталин на отдыхе, но надеется, что его, посла, все же примет. Речь идет о Лондонской конференции. Он, Гарриман, готов ехать куда угодно.

Молотов. Генералиссимус Сталин не занимается сейчас делами, т. к. находится на отдыхе далеко от Москвы.

Гарриман. Президент надеется, что Сталин сможет принять его.

Молотов. Он сообщит Сталину.

Гарриман. Президент считает, что генералиссимус заслужил отдых.

Молотов. Все мы считаем, что Сталин должен получить настоящий отпуск.

Гарриман. Во время физкультурного парада он обратил внимание, каким крепким выглядел Сталин.

Молотов. Сталин действительно крепкий человек.

Гарриман. В кинофильме о физкультурном параде генералиссимус Сталин выглядит очень бодрым и жизнерадостным.

Молотов. Все советские люди рады видеть Сталина в хорошем настроении.

Гарриман. Хотел бы получить этот фильм.

Молотов. Конечно, получите.

Гарриман. Мне больше нечего добавить к изложению цели своего визита.

Молотов. Он проинформирует Сталина, который сейчас находится на полном отдыхе.

Гарриман. Нет необходимости говорить о важности вопроса…

Молотов. Да, понятно.

Гарриман. Он хотел бы приехать к Сталину как друг…

Молотов. Он передаст Сталину. Но генералиссимус на отдыхе».

Может быть, Гарриман вспомнил и этот эпизод, когда в своей книге «Специальный посланник Рузвельта к Сталину» писал: «Я должен сознаться, что для меня Сталин остается самой непостижимой, загадочной и противоречивой личностью, которую я знал. Последнее суждение должна вынести история, и я оставляю за ней это право».

В. Павлов, записавший этот поразительный, внешне пустой диалог, зафиксировал упорство не только Молотова, но и Гарримана. Никакие конференции, просьбы президента не могли поколебать Молотова, превыше всего на свете почитавшего волю «вождя». Вот так Молотов исполнял его инструкции. О гибкости не могло быть и речи. Сталинская школа. Выслушав этот долгий монолог наркома, Сталин вдруг сказал:

– А может, и впрямь Гарриман хотел тогда что-то важное передать от Трумэна?

Молотов с Берией переглянулись; они не поняли – шутит ли Сталин или всерьез жалеет об упущенной возможности?

Поскребышев завел несколько папок, в которых хранились материалы с распоряжениями Сталина, касающиеся освобожденных стран. Их так много! Недавно разыскивая нужный документ, он, Сталин, поразился их обилию. У него свежи в памяти маневры Ртоти в Хельсинки. От Коллонтай из Стокгольма стали поступать сигналы, что финны «созрели» для выхода из войны, и вдруг 26 июня 1944 года, после приезда Риббентропа в Хельсинки, Рюти выступает с публичным заявлением: «Я, как президент Финляндской республики, заявляю, что не заключу мира с Советским Союзом, иначе как по соглашению с Германской империей, и не разрешу никакому правительству Финляндии, назначенному мной, и вообще никому предпринимать переговоры о перемирии или мире, или переговоры, преследующие такую цель, иначе как по согласованию с правительством Германской империи».