Межвидовой барьер. Неизбежное будущее человеческих заболеваний и наше влияние на него - Дэвид Куаммен

Платт не знал, какой именно патоген только что попал в его организм, но понимал, что ничего хорошего ждать не стоит. Смертность от этого неопознанного вируса, как он наверняка знал, составляла более 50 процентов. Он тут же стащил медицинскую перчатку, погрузил руку в раствор гипохлорита натрия (отбеливателя, убивающего вирусы) и попытался выдавить пару капель крови. Ему это не удалось. Он даже прокола не увидел. Если прокола действительно не было – это хороший знак, но вот если маленькая дырочка уже затянулась, – плохой. Миниатюрность раны Платта, в свете последующих событий, говорит о том, что даже очень малой дозы эболавируса достаточно, чтобы вызвать инфекцию, – по крайней мере, если эта доза попадает прямо в кровь человека. Не каждый патоген настолько силен. Некоторым требуется довольно серьезный плацдарм. Эболавирусы сильны, но вот достают недалеко. Вы не можете подхватить их, дыша одним воздухом с больным, но если хоть немного вируса проберется через трещинку в коже (а на коже всегда есть трещинки)… да хранит вас Бог. Если пользоваться более научными терминами, то Эбола имеет низкую инфицирующую дозу, но очень заразна. Через шесть дней после этого укола Джеффри Платт заболел.

Поначалу он чувствовал только тошноту, усталость и боль в животе. Впрочем, учитывая все обстоятельства, к его недугу отнеслись с крайней серьезностью. Его положили в особое инфекционное отделение госпиталя близ Лондона, а там поместили в изолятор с пластиковыми стенами, где поддерживали отрицательное давление воздуха. В исторических записях об этом не говорится, но можно с уверенностью сказать, что медсестры и врачи, работавшие с ним, носили маски. Ему делали инъекции интерферона, чтобы стимулировать иммунную систему, и сыворотки крови выжившего пациента с Эболой (привезенной из Африки), чтобы снабдить организм антителами. На четвертый день у Платта подскочила температура и началась рвота. Это говорило о том, что вирус успешно развивается в его организме. В следующие три дня, кризисный период, он продолжал страдать от рвоты и диареи, а по коже пошла сыпь; он мало мочился, а рост грибка в горле говорил об отказе иммунной системы. Прогнозы были весьма мрачными. Все это время ему делали уколы сыворотки. Может быть, она и помогла.

На восьмой день рвота и диарея Платта прошли. Еще через два дня начала сходить сыпь, а грибок в горле удалось взять под контроль. Ему повезло – он получил лучший медицинский уход, к тому же, возможно, у него были хорошие гены. Вирус исчез из его крови, мочи и фекалий (хотя на какое-то время задержался в сперме; судя по всему, Платт пообещал врачам, что не станет подвергать никого риску). Его выписали из изолятора и, в конце концов, отпустили домой. Он потерял в весе, а во время долгого, медленного выздоровления у него выпали почти все волосы. Но, как и швейцарка-ветеринар, он выжил.

А вот российской исследовательнице в 1996 году уже не так повезло. Согласно российским источникам (в западной медицинской литературе ее имя не упоминается), ее звали Надежда Алексеевна Маковецкая. Она работала в институте вирусологии Министерства обороны над экспериментальным лекарством против эболавирусной болезни, получаемым из сыворотки крови лошадей. Лошади не восприимчивы к Эболе – в отличие от вируса Хендра, – поэтому их используют для производства антител. Проверка эффективности этого метода лечения требовала заражения и других лошадей. «Не знаю, как можно описать сложность работы с лошадью, зараженной вирусом Эбола», – так, сухо и сдержанно, выразился тогдашний глава Управления по биологической защите Министерства обороны России, генерал-лейтенант медицинской службы Валентин Евстигнеев[51]. Несомненно, он был прав. Лошади бывают нервными и беспокойными, даже если у них нет конвульсий. Кому захочется подойти к ней со шприцем? «Со здоровым-то животным справиться непросто, а нам приходилось работать в специальных средствах защиты», – сказал генерал Евстигнеев. Кого он имел в виду, говоря «мы», остается только догадываться. Он высокопоставленный офицер и военный чиновник, так что вряд ли лично натягивал латексные перчатки и делал инъекции лошадям. «Малейшая оплошность, прорыв перчатки – и последствия могли быть самыми печальными». Судя по всему, Маковецкая как раз и совершила эту «малейшую оплошность». Или, может быть, это не она ошиблась, а просто чувствительная лошадь не вовремя дернулась. «Она порвала защитные перчатки, но из-за того, что это произошло накануне новогодних праздников, она скрыла этот факт от руководства института», – без особой симпатии сообщил Евстигнеев. Что он имел в виду – она не хотела пропустить праздники, сидя на карантине? Он не упомянул ни шприца, ни царапины, ни пореза под разорванными перчатками, хотя явно произошло именно что-то такое. «В результате, когда женщина обратилась за помощью к врачу, было уже поздно». Подробности болезни и смерти Маковецкой остаются тайной[52].

Еще одна россиянка заразила себя Эболой в мае 2004 г., и об этом случае известно немного больше. 46-летняя Антонина Преснякова работала в секретном вирусологическом центре под названием «Вектор» (звучит, словно что-то из произведений Яна Флеминга) на юго-западе Сибири. В шприце Пресняковой была кровь морской свинки, зараженной вирусом Эбола. Игла проколола две перчатки и воткнулась в левую ладонь. Ее тут же отправили в изолятор, через несколько дней начались симптомы, а через две недели она умерла[53].

Эти три случая убедительно показывают нам, насколько же опасно заниматься лабораторными исследованиями такого смертоносного, заразного вируса. Кроме того, они помогают лучше понять опасения, окружавшие события, которые могли привести к первому случаю Эболы в Америке. Они тоже произошли в 2004 году, за несколько месяцев до смерти Антонины Пресняковой.

18

Келли Уорфилд выросла в городке Фредерик, штат Мэриленд, неподалеку от Форт-Детрика, базы армии США, где проводятся исследования по медицине и биологической защите и базируется USAMRIID.

Она была умной и любознательной девочкой, а ее мать держала магазинчик чуть ли не у самых ворот Форт-Детрика. Келли стала помогать маме, еще учась в средней школе; впервые она познакомилась с учеными из института, исследовавшего болезни, когда они пришли в магазин, чтобы купить диетической колы, немного молока, жвачку «Никоретте», «Тайленол»… в общем, все то, чем обычно закупаются лучшие армейские вирусологи. В отличие от среднестатистических юных продавцов-консультантов, Келли с детства проявила немалые способности к науке. На летних каникулах в старших классах она работала в государственном институте стандартов и измерений. После первого курса института, а потом каждое лето вплоть до выпуска она работала лаборанткой в Национальном онкологическом институте, один из филиалов которого располагался в Форт-Детрике. Она получила диплом бакалавра молекулярной биологии и задумалась об