Межвидовой барьер. Неизбежное будущее человеческих заболеваний и наше влияние на него - Дэвид Куаммен

– Я настоящая фанатка «Эпидемии», – много позже призналась мне Уорфилд. Она, конечно, не может ручаться за научную достоверность книги, но на нее «Эпидемия» оказала поистине гальванизирующий эффект. Она вдохновилась примером одного из главных персонажей, Нэнси Джакс – майора армии США и ветеринара-патологоанатома USAMRIID, которая была в составе оперативной группы, зачищавшей обезьянник в Рестоне. Уорфилд надеялась после аспирантуры вернуться в Форт-Детрик и поступить на работу ученым в USAMRIID – и, если получится, работать с вирусом Эбола.

Она стала искать докторантуру, где можно изучать вирусологию, и нашла хорошую программу в Бейлорском медицинском колледже в Хьюстоне. В Бейлоре исследованию вирусов был посвящен целый отдел, там работало две дюжины вирусологов, в том числе весьма известных, хотя никто из них не имел дела с такими опасными патогенами, как Эбола. Уорфилд нашла себе научного руководителя, устроилась к нему в лабораторию и стала изучать группу желудочно-кишечных вирусов – ротавирусы, которые вызывают у людей диарею. Ее диссертация была посвящена иммунной реакции на ротавирусную инфекцию у мышей. То была сложная и важная работа (от ротавирусов каждый год умирает до полумиллиона детей), хотя и не слишком драматичная. Она получила опыт использования лабораторных животных (особенно мышей) для моделирования человеческой иммунной реакции на вирусные инфекции и узнала кое-что о производстве вакцин. В частности, она изучала способ разработки вакцин, основанных на вирусоподобных частицах (ВПЧ), а не более общепринятый метод, при котором используется живой вирус, измененный с помощью направленной эволюции в лаборатории. ВПЧ – это, по сути своей, внешние оболочки вирусов, которые способны вызвать выработку антител (подготовить иммунитет), но лишены функциональных «внутренностей» и, следовательно, не способны ни размножаться, ни вызывать болезни. Вирусоподобные частицы – многообещающее направление в разработке вакцин против таких болезней, как Эбола, против которых вакцинация живым вирусом может быть слишком опасна.

Келли понадобилось определенное время, чтобы достичь своей мечты, но не слишком много, и она не теряла его зря. Окончив докторантуру, 26-летняя доктор Уорфилд начала работу в USAMRIID в июне 2002 года, буквально через несколько дней после выпускного вечера в Хьюстоне. Армейский институт нанял ее в том числе и благодаря ее опыту работы с вирусоподобными частицами. Она тут же записалась в Особую программу иммунизации, суровую серию инъекций, необходимых для допуска в лаборатории BSL-3. (В лабораториях BSL-3 ученые обычно работают над опасными, но излечимыми болезнями, многие из которых вызываются бактериями, например, сибирская язва или чума. Уровень BSL-4 зарезервирован для патогенов вроде вирусов Эбола, Марбург, Нипах, Мачупо и Хендра, от которых нет ни вакцины, ни лекарств.) Ей сделали прививки от кучи жутких вещей, с которыми она, может быть, когда-нибудь встретится в лаборатории, а может быть, и нет – лихорадки Рифт-Валли, венесуэльского лошадиного энцефалита, оспы и сибирской язвы, и все это за год.

От некоторых из этих вакцин может стать довольно плохо. Особенно Уорфилд не нравилась прививка от сибирской язвы.

– У-уф, ужас! – вспоминала она во время нашего долгого разговора в ее новом доме в пригороде Фредерика. – Это ужасная вакцина.

После всех этих потрясений иммунной системы, – а может быть, и из-за них, – у нее случился приступ ревматоидного артрита, который у нее в семье передается по наследству. Ревматоидный артрит – это иммунное заболевание, и лекарства, которые используются для его лечения, могут подавлять нормальную иммунную реакцию.

– В общем, после этого мне запретили делать прививки.

Тем не менее ей дали допуск в лаборатории уровня BSL-3, а вскоре – и BSL-4. Она начала работать с живым вирусом Эбола.

По большей части она занималась исследованиями ВПЧ, хотя помогала начальнику лаборатории и с другими проектами. Один из них – тестирование созданных в лаборатории антител, которые могли использоваться в лечении эболавирусной болезни. Эти антитела, разработанные частной компанией в сотрудничестве с USAMRIID, боролись с вирусом, цепляясь к клеточному белку, который используется для размножения вируса, а не к самому вирусу. Это была умная идея. Уорфилд снова использовала в качестве подопытных животных мышей; у нее был большой опыт обращения с ними и использования на них инъекций. Для эксперимента она ввела пятидесяти или шестидесяти мышам эболавирус, а затем в следующие дни делала им уколы экспериментальных антител. Выживут они или умрут? Мышей держали в прозрачных пластиковых клетках, похожих на кастрюли с высокими стенками, по десять мышей в каждой «кастрюле». Для работы на уровне BSL-4 важна методичность процедур и постоянная бдительность, и Уорфилд отлично это знала. Ее методичные процедуры для этого эксперимента были следующими: наполнить шприц раствором антител, достаточным для десяти доз, а затем сделать инъекции десяти мышам в одной «кастрюле» – одним шприцем, одной иглой. Возможность перекрестной инфекции ее не беспокоила – мыши ведь все равно уже заражены одним и тем же штаммом Эболы. Уколы нескольким мышам одним и тем же шприцем экономили время, а время, проведенное в лаборатории уровня BSL-4, прямо пропорционально росту стресса и риска, потому что обстановка там очень тяжелая.

Представьте, в каких условиях приходилось трудиться Келли Уорфилд. Она работала в лаборатории уровня BSL-4, известной как AA-5, в которую ведет коридор из шлакоблоков в самой безопасной зоне здания USAMRIID, за тремя герметичными дверьми и плексигласовым окошком. На ней был синий виниловый защитный костюм (она и коллеги называли их просто «синие костюмы», а не «скафандры» или «химзащита») с полностью закрытым капюшоном, прозрачным защитным стеклом и вентиляционной трубкой. К этой трубке был подсоединен желтый шланг, свисавший с потолка – по нему шел свежий фильтрованный воздух. Еще на ней были резиновые сапоги и две пары перчаток – латексные перчатки под более толстыми автоклавными, приклеенными к запястьям изолентой. Даже несмотря на толстые перчатки, руки оставались самой уязвимой частью ее тела; их нельзя было защитить виниловым костюмом, потому что руки должны сохранять подвижность. Ее рабочим столом была стальная тележка, похожая на госпитальную каталку, – ее легко и убирать, и передвигать. Если вы не очень любите свою работу, то вряд ли согласитесь пойти в такое место.

Она была одна в лаборатории AA-5, именно в такой обстановке, в половине шестого вечера 11 февраля 2004 года. Эксперимент с Эболой она выполняла в конце дня, потому что раньше у нее были другие дела. Одна «кастрюля» с мышами стояла у нее на тележке вместе с пластиковой чашей и блокнотом, а больше там практически никаких приборов и материалов и не было. То была последняя клетка с мышами на сегодня. Она наполнила шприц и аккуратно сделала инъекции девяти мышам, одной