Пляска на бойне - Лоуренс Блок

— А ты не можешь заниматься сразу двумя делами?

— Наверное, могу, но за расследование по поводу этого паскудного фильма мне никто не платит. Предполагается, что я выясняю, убил Ричард Термен свою жену или нет.

— А ты этим и занимаешься.

— Разве? В четверг вечером я пошел на бокс под тем предлогом, что он — продюсер телепередачи, которая ведется оттуда. Я выяснил несколько вещей. Выяснил, что он из тех, кто во время работы снимает галстук и пиджак. И что он энергичный человек — скачет на ринг и с ринга и даже не вспотеет. Я видел, как он похлопал по заднице девушку с плакатом, и…

— Ну, это уже кое-что.

— Это для него было кое-что. А какой толк от этого мне, не знаю.

— Ты шутишь? Это ведь о чем-то говорит, если он может лапать девку через два месяца после смерти жены.

— Через два с половиной, — сказал я.

— Это то же самое.

— Девку?

— Девку, красотку, киску. Чем тебе не нравится «девка»?

— Да ничем. Только он ее не лапал. Просто похлопал по заднице.

— На виду у миллионов людей.

— Им бы очень хотелось, чтобы в зале были миллионы людей. А не пара сотен.

— Плюс те, кто смотрит дома.

— Им в это время показывали рекламу. И потом, о чем это говорит? О том, что он бесчувственный сукин сын, который не прочь потискать девку, когда его жену только что опустили в могилу? Или о том, что ему не надо притворяться, потому что он действительно ни в чем не виноват? Это можно толковать по-разному.

— Возможно, — сказала она.

— Бокс был в четверг. Вчера я, со свойственной мне настырностью, пил содовую в той же забегаловке, что и он. Это примерно то же самое, что оказаться в разных концах битком набитого трамвая, но по крайней мере мы были в одно и то же время в одном и том же помещении.

— Это уже что-то.

— А вчера вечером я обедал в ресторане «Радиккио» на первом этаже дома, где он живет.

— Ну и как?

— Ничего особенного. Макароны были вполне приличные. Как-нибудь попробуем с тобой.

— А он был в ресторане?

— Я думаю, его и дома не было. А если и был, то сидел впотьмах. Знаешь, я сегодня утром позвонил ему домой. Все равно занимался звонками и решил заодно позвонить ему.

— И что он сказал?

— Там автоответчик. Я ничего не передал. — Надеюсь, это его так же разозлит, как всегда злит меня.

— Будем надеяться. Знаешь, что мне следовало бы сделать? Вернуть Лаймену Уорринеру его деньги.

— Нет, не надо.

— Почему? Я не могу оставить их себе, если ничего не делаю, чтобы их отработать, а что для этого надо делать, никак не придумаю. Полиция уже перепробовала все, что только приходит мне в голову.

— Не возвращай деньги, — сказала она. — Дорогой мой, да ему наплевать на эти деньги. Его сестру убили, и, если он будет считать, что предпринял что-то по этому поводу, он умрет спокойно.

— И что мне теперь прикажешь делать — втирать ему очки?

— Если спросит, скажи, что все это требует времени. Ты же не собираешься просить у него еще денег…

— Еще бы.

— …Так что у него не будет причины думать, что ты хочешь его подоить. Можешь не оставлять себе эти деньги, если считаешь, что их не заработал. Отдай кому-нибудь. Пожертвуй на борьбу со СПИДом. Или на просвещение неверующих. Мало ли на что можно пожертвовать деньги.

— Наверное, ты права.

— Только я тебя знаю, — сказала она. — Ты уж придумаешь какой-нибудь способ их отработать.

В кинотеатре «Уэверли» шел фильм, который она хотела посмотреть, но был субботний вечер, и в кассе мы увидели длинную очередь, стоять в которой ни ей, ни мне не хотелось. Мы немного прошлись, выпили по чашке кофе с молоком на Макдугал-стрит и послушали, как какая-то девушка поет народные песни в клубе под открытым небом.

— Длинные волосы и бабушкины очки, — сказала Элейн. — И ситцевое платье до полу. Кто сказал, что шестидесятые годы уже позади?

— У нее все песни на один манер.

— Да ведь она знает всего три аккорда.

Я спросил Элейн, не хочет ли она послушать джаз. Она ответила:

— Конечно. Где? В «Милом Бэзиле»? В «Авангарде»? Выбирай.

— Я думал — может быть, в «Матушке Гусыне».

— Угу.

— Это что означает?

— Ничего. Я люблю «Матушку Гусыню».

— Значит, хочешь туда?

— Конечно. А мы останемся, даже если Красавчика Дэнни там не будет?

Красавчика Дэнни там не было, но он появился почти сразу после того, как мы пришли. «Матушка Гусыня» находится на углу Амстердам-авеню и Восемьдесят Первой — это джаз-клуб, куда ходят и белые, и цветные. Там всегда полумрак, а ударник работает только щетками и никогда не играет соло. «Матушка Гусыня» и бар «Пуган» — вот два места, где можно встретить Красавчика Дэнни Белла.

Но где бы вы его ни встретили, вы непременно обратите на него внимание. Он негр-альбинос, кожа и глаза у него крайне чувствительны к солнечному свету, и он устроил свою жизнь так, что, когда солнце светит, он спит, а когда бодрствует, солнца уже нет. Он небольшого роста, одет всегда по моде и предпочитает темные костюмы и яркие жилеты. Пьет много русской водки, очень холодной и неразбавленной, и часто появляется с какой-нибудь женщиной, обычно такой же яркой, как и его жилеты. У той, с которой он пришел сегодня, были пышная шевелюра соломенного цвета и совершенно невероятного размера грудь.

Их провели к столику у самой площадки для танцев, где Дэнни сидит всегда. Мне показалось, что нас он не заметил, но перед перерывом к нам подошел официант и сказал, что мистер Белл был бы рад видеть нас за своим столиком. Когда мы подошли. Красавчик Дэнни сказал:

— Мэттью, Элейн, как я рад вас видеть. Это Саша — правда, она прелесть?

Саша захихикала. Мы поболтали о том о сем, и через несколько минут Саша отправилась в дамскую комнату.

— Попудриться, — сказал Красавчик Дэнни. — Так я и поверил. Это самый лучший довод, чтобы снять запрет с наркотиков, — тогда люди перестанут то и дело бегать в туалет. Когда подсчитывают, во сколько человеко-часов обходится американской экономике кокаин, надо бы эти прогулки в туалет тоже учитывать.

Подождав, когда Саша в очередной раз отправится в дамскую комнату, я завел разговор о Ричарде Термене.

— Я-то считаю, что это он ее убил, — сказал Красавчик Дэнни. — Она была богата, а он нет. Если бы этот тип был врачом, у меня бы вообще не оставалось сомнений. Как вы думаете, почему врачи все время убивают своих жен? Или им уж так везет на особо сварливых баб? Как бы вы это объяснили?